Книга: Н. Л. Пушкарева «Женщины древней руси». Женщины древней руси пушкарева

Женщины Древней Руси

Москва: Мысль

1989

Оглавление

Введение

Глава I. “Галерея знаменитых россиянок”. (Древнерусские женщины в политической и культурной жизни общества) Ольга, жена князя Игоря

Дочери Ярослава Мудрого

Анна-Янка и Евпраксия-Аделъгейда Всеволодовны Внучки Владимира Мономаха

“Полоцкий матриархат” “Слышаще словеса книжнаа, на сердце си полагаше...” Русские принцессы на польской земле

Две КсенииСофья Витовтовна и ее невестка Мария Ярославна Марфа Борецкая

“Княжна эта была ума весьма горделивого...” Анна рязанская

“Служебница” Ивана III

Глава II. “Пойди за мене...”(Женщина в древнерусской семье X-XV вв.)

Заключение и расторжение брака

Женщина в семье: норма и действительность

Глава III.“А жонки с жонкою присужать поле...” (Правовое положение женщины в Х - XV вв.)

Права женщин на владение и распоряжение имуществом

Приобретение и реализация земельной собственности

Женщина и суд: преступление и наказание

Глава IV. “Сугуба одеянья сотворя...” (Одежда и украшения древнерусских женщин)

Глава V. “Теремная затворница” или правомочный член общества?(Историография проблемы) Представления о социальном положении древнерусских женщин в дореволюционной историографии

Древнерусские женщины в работах советских ученых

Интерес к проблеме в работах зарубежных авторов

Некоторые итоги и перспективы исследования

Примечания, источники и литература

Список сокращений

Введение

Кто сколько-нибудь знаком с русской историей X-XV вв. по данным источников или по художественным произведениям, имеет собственное представление о месте и роли в ней женщин. Представления эти в той или иной степени полярны. Воображая начальный период русской государственности, одни мысленно рисуют «те­ремную затворницу», которая была на подчиненном положении в семье и обладала весьма ограниченными социальными правами. Другие, напротив, видят соци­ально активных личностей в образах отомстившей древ­лянам за смерть мужа княгини Ольги или новгородской посадницы Марфы Борецкой. Вопрос о том, какими были русские женщины в X-XV вв., весьма важен не только сам по себе, но и для общего представления об отечественной социальной, политической и культурной истории тех шести веков. Ведь, по словам французского социалиста-утописта Ш. Фурье, которые любил цитиро­вать К. Маркс, «общественный прогресс может быть точно измерен по общественному положению прекрасно­го пола»1.

Создание целостной картины положения женщины в семье и обществе Древней Руси позволяет глубоко проникнуть в мир средневекового человека, историю семьи, представить общественный, юридический и се­мейный быт русского общества с X в. до складывания единого Русского государства, проследить постепенную феодализацию быта, изживание доклассовых и догосударственных пережитков или же их трансформацию в новых исторических условиях. Крупные социальные сдвиги, сопровождавшие смену формаций, влекли за собой изменения и в положении женщин. Речь идет не только об усилении классовых различий в положении представительниц различных групп и слоев, но и об изменениях в семейном, правовом, общественном поло­жении всех древнерусских женщин. Вели ли эти измене­ния к «закабалению», «социальному торможению» женщин, или же с развитием общества представительницы «прекрасного пола» приобретали все более высокий социальный статус, новые права? Были ли женщины, подобные знаменитой Марфе Борецкой, явлением исключительным или же, напротив, распространенным? Какими же были современницы Ярослава Мудрого, Александра Невского, Ивана Калиты, Дмитрия Донско­го и, наконец, великого князя всея Руси Ивана III?

Ответить на эти и другие вопросы о положении древнерусской женщины в семье и обществе нельзя без изучения и анализа многих источников, как опублико­ванных, так и рукописных. Для удобства обзора они систематизированы в две большие группы. Первая груп­па объединяет нормативные акты светского происхожде­ния, смешанной юрисдикции и канонические, содержа­щие нормы, правила, мерила поведения людей в обще­стве, а также те источники, которые лишь условно можно отнести к нормативным: в них требования к чело­веку лишены строгой обязательности, но в то же время являются желательным образцом, идеалом. Светские памятники позволяют с большей определенностью гово­рить о социально-экономических аспектах проблемы права, а церковные яснее характеризуют нормы морали, нравственности, специфику отношений между супруга­ми.

Среди светских нормативных актов ценнейшими источниками являются документы общерусской, а с XIV-XV вв. общегосударственной юрисдикции, прежде всего Русская Правда и Судебник 1497 г.2 Правовые нормы этих общерусских законодательных сводов оказа­ли существенное влияние на общественную жизнь Руси и определяли наличие или отсутствие возможности для социальной активности у женщин того времени в зависи­мости от их социально-классовой принадлежности. Нор­мы Русской Правды, которые отразили семейно-бытовые отношения периода раннего феодализма, в том числе имущественные права супругов, получили дальнейшее закрепление в законодательных памятниках феодаль­ных республик, а окончательное завершение — в ст. 60 Судебника 1497 г.

Степень и соотношение взаимодействия общих норм права Русского государства с установлениями, суще­ствовавшими в отдельных княжествах и землях, показы­вает изучение судных грамот Новгорода и Пскова3. Договоры Руси с Византией X в., памятники внешнеполитических сношений Новгорода, Галицко-Волынского княжества и других русских земель в XII-XIII вв.4дополняют сведения общерусских юридических сводов. Ранние договоры помогают найти истоки некоторых норм, касающихся имущественных отношений в семье, поздние — обнаружить появление новых установлений, касающихся защиты общественных прав женщин раз­личных классов. Для сопоставления с общерусскими законами привлечены некоторые «правды» раннефео­дальных обществ Западной Европы, законы погранично­го с Русью Великого княжества Литовского, а также «Эклога» — византийский сборник законов5.

Среди актов смешанной юрисдикции — уставов и уставных грамот XII-XIV вв. — ценным источником является Устав князя Ярослава Владимировича, отра­зивший борьбу церкви с дофеодальными пережитками в семейно-брачных отношениях, а также утверждение христианской морали, согласованной с нормами фео­дального законодательства.6 Эти памятники русского права проливают свет на историю свадебной обрядности, развитие семейных традиций, формы прекращения и расторжения брака, взаимоотношения родителей и детей в древнерусской семье. Примыкающие к этой группе источников анонимные уставы и уставные записи со­держат информацию о развитии системы денежной пени за оскорбление женщины, о бракоразводных процессах и развитии норм, отражающих социально-правовой ста­тус женщин (узаконение норм развода по вине не только женщины, но и ее мужа и т. п.).

Широкое хождение на Руси имели Кормчие книги7 — сборники канонических и юридических памятников, содержащих апостольские и соборные правила. Вклю­ченные в них переводные византийские («Прохирон»), южнославянские («Закон Судный людем»), оригинальные древнерусские тексты тоже являются ценными источниками по истории семейного права и быта. Так, «Устав о брацех», часто встречаемый в Кормчих книгах, узаконил запрещение браков между людьми, имеющими кровнородственные связи8.

Богатый материал по истории семьи дает исследова­телю покаянная и епитимийная литература — канони­ческие нормативные акты9. В них отразились попытки церкви регламентировать жизнь древнерусской семьи: установить приемлемые, с ее точки зрения, нормы пове­дения (в том числе в отношении к женщине) и определить наказание за отступление от этих норм — епи­тимью (усиленный пост, молитвы, поклоны, даже отлу­чение от причастия). Русские епитимийники в виде отдельных сборников почти не встречаются. Чаще всего их можно обнаружить в требниках XIV-XV вв. — па­мятниках частного богослужения, содержащих «требы», т. е. описания священнодействий и молитв, которые совершались по случаю рождения ребенка, бракосочета­ния, болезней людей и т. п. Однако сохранность их как книг, бывших в свое время в постоянном (порой по­вседневном) употреблении, плоха: страницы ветхие, нередко перепутаны и т. п. Да и сами епитимийники не являлись их обязательной составной частью. Ценность же их как источника для составления общей картины развития покаянного права на Руси несомненна, ведь они дают исследователю информацию о двух сторонах древнерусской жизни: официальной, диктовавшейся церковью и формируемым ею «общественным мнением», и реальной, зачастую не совпадавшей с официальной. Ознакомление с десятками требников и иных богослу­жебных сборников, хранящихся в различных архивах10, позволило составить представление как о православной концепции семьи и месте в ней женщины, так и о традиционных, дохристианских обычаях и нравах, которые долго сохранялись в семейном быту и шли вразрез с иде­ями, насаждавшимися церковью.

Кроме памятников канонического права «норматив­ную информацию» содержат церковно-учительная лите­ратура и примыкающие к ней источники: сборники для назидательного чтения Прологи и Минеи, сборники-компиляции типа «Пчел», «Измарагдов», «Цветников», патерики, хранящиеся в большинстве своем в архивах.11Входящие в них учительные тексты отражают не столь­ко черты и детали современной их составителям жизни, сколько требования к этой жизни и, следовательно, по цели и назначению своему являются устанавливающими определенные нормы быта, в том числе семейного. Минеи-Четьи и Прологи включают не только краткие жития святых, почитаемых на Руси, но и «слова», поуче­ния традиционного содержания, в том числе «о женах добрых и злых». Последние — ценный источник по исто­рии развития представлений о семье, месте женщины в обществе, истории внедрения христианской нравствен­ности в сферу семейной жизни. Структура «Пчелы» — бытовавшего на Руси примерно с XII в. сборника-компиляции из изречений и афоризмов, выбранных из Священного писания, патриотической литературы, — предполагала наличие системы поучений, касающихся внутрисемейных отношений.

Важным источником для раскрытия темы, несущим некоторую фактически достоверную информацию (на­пример, о деятельности реально существовавших лиц) и в то же время устанавливающим определенные мерила поведения на основе художественно создаваемых иде­альных образов, является житийная литература, в том числе входящая в перечисленные выше сборники. Рус­ские патерики («патерик» — в точном переводе «отечник») были подражанием одному из видов греческой житийной литературы и объединяли сказания о жизни и «чудесах» святых отцов, иноков определенного мона­стыря. В отличие от иноземных прототипов русские патерики подобны альманахам: в них помимо обычных сказаний о жизни «подвижников веры» немало места уделялось жизни самого монастыря. Они включают и выдержки из летописей, и послания игуменов друг к другу и к частным лицам. Так, в одном из наиболее известных патериков — Киево-Печерском — помимо житий и поучений имеются бесценные свидетельства об участии древнерусских княгинь в политической жизни общества, уровне их образованности и т. п.

Поскольку большинство житий подчиняется опреде­ленному «чину», канону12, постольку для большинства исследователей интерес представляли лишь выходившие за рамки агиографического стереотипа всевозможные вставки, сделанные древнерусскими монахами-компиля­торами к переводным текстам и характеризующие неко­торые черты традиций и повседневности. Но для раскры­тия темы книги не менее важно было выявить то общее, что переходило из сборника в сборник: однообразно воспроизводимая по заданному шаблону жизнь «святых женщин» должна была служить образцом для мирян, в том числе для женщин различных классов и сословий. Поэтому некоторые свидетельства житийной литерату­ры, используемые в книге для характеристики средневе­ковых представлений в их официальной, закрепленной и освященной церковью версии о семье и месте в ней женщины, относятся автором именно к нормативным источникам13.

^ источников помогает изучить соотно­шение нормативов и действительного положения древнерусских женщин в семье и обществе, выявить изменения в этом положении. Она объединяет ненормативные источники, свидетельства живой исторической реально­сти: нарративные, актовые и археолого-эпиграфические памятники.

К первой подгруппе следует отнести главным обра­зом летописные свидетельства14. Трудно переоценить значение конкретно-исторического материала русских летописей, относительно точного в хронологическом от­ношении, для раскрытия роли представительниц класса феодалов на внешнеполитическом поприще, их участия в законодательной и административной деятельности. Правда, определение адекватности летописных по­вествований исторической реальности затруднено ха­рактерной для нарративной традиции средневековья тенденцией к идеализации и стандартному описанию жизни и деятельности знатных женщин. К светским повествовательным памятникам помимо летописных следует отнести и сочинения иностранцев, посетивших Русь в X-XV вв.15 Их описания дают некоторые сведе­ния о быте людей в средневековую эпоху, о распростра­ненности старых традиций в семейно-брачных отноше­ниях, в свадебной обрядности, что позволяет причислить свидетельства иностранцев, несмотря на их тенденци­озность, к необходимым источникам историко-этнографического характера. По происхождению источника к светским нарративным памятникам относятся «Моле­ние» и «Послание» Даниила Заточника16. В этих ярких произведениях светской публицистики содержится ин­формация о «злых женах», отражающая современные и известные автору супружеские отношения, возможно даже связанные со вполне конкретными историческими лицами.

Вторая подгруппа включает в себя многочисленные акты феодального землевладения и хозяйства17. Хотя актовый материал относится не ко всему исследуемому периоду, а только к XIV-XV вв., необходимость его для освещения социально-экономических аспектов темы и характеристики имущественных отношений в семье и обществе Древней Руси очевидна. Сопоставление актово­го материала с нормативным позволяет не только опре­делить степень распространенности фактов владения и распоряжения недвижимостью знатными женщинами, но и выделить некоторые основные тенденции, характер­ные для развития древнерусского права в целом, провести региональные сопоставления, необходимые для всестороннего изучения имущественных прав женщин. Развитие «женского землевладения» отразили помимо актов и писцовые книги, которые позволяют проследить ход открытой экспроприации феодальными вотчинника­ми «черных» земель Русского Севера и участие крупных земельных собственниц в процессе новгородской коло­низации18.

Третья подгруппа — эпиграфический и сфрагистический материал, дающий дополнительную возможность для изучения реального положения женщины в семье и обществе Древней Руси. Эпиграфические свидетель­ства — это ценнейший памятник материальной и ду­ховной культуры нашего народа XII-XV вв.: в них отразился повседневный семейный, социальный, юриди­ческий быт. Само происхождение такого вида источни­ков, как грамоты на бересте, близких к обычным пись­менным источникам, обусловливает их репрезентатив­ность для освещения реальной жизни средневековых новгородцев. В новгородских грамотах — а их более 600 — можно встретить документы личной переписки между супругами, взаимные хозяйственные распоряже­ния, акты брачных сделок; некоторые грамоты XII-XV вв. отражают дееспособность женщин в области нас­ледственного и опекунского права раннего времени19. Использованные в работе сфрагистические памятники прошлого (актовые печати), а также киевские и новго­родские граффити20 иллюстрируют административную деятельность древнерусских женщин. Материалы архео­логических раскопок в Новгороде, Пскове, Старой Ряза­ни, Москве и других городах, фрески и книжные миниа­тюры XI-XV вв. являются ценнейшими источниками по истории одежды, обуви, украшений женщин — горожанок, крестьянок, знати.

Комплексный подход к письменным источникам X-XV вв. и памятникам материальной культуры Древней Руси открывает возможности для использования при исследовании поставленной проблемы сравнительного метода, который в свою очередь позволяет уточнить, как соотносились с жизнью образцы и нормы поведения, зафиксированные в интересах господствующего класса в юридических памятниках. Однако отрывочность сведе­ний в письменных источниках, пробелы в них, возника­ющие в результате как плохой сохранности, так и умыш­ленных пропусков, часто не позволяют провести прямое сопоставление нормативных и ненормативных (особен­но нарративных) документов. Другой сложностью источниковедческого характера является недостаточная документированность самой темы — истории семьи и положения женщины в ранние эпохи. В большей степе­ни это касается ненормативного материала. Этот пробел могло бы восполнить привлечение фольклорных и лингвистических памятников. Но поскольку фактический материал исторического эпоса причудливо перерабатывался народом в течение веков и позднейшие напласто­вания скрыли от нас некоторые детали исторической действительности X-V вв., освещение проблемы на основе фольклорного материала является специальной задачей, которую автор перед собой не ставил.

Время открывает все новые «углы зрения», дает возможность по-иному взглянуть на минувшее. И чем выше и значительнее идеи современности, тем больше мы способны увидеть и понять в прошлом. Вот почему изучение памятников отечественной истории X-XV вв. непреходяще. Оно позволяет бесконечно углубляться в богатство того наследия, которое оставило нам средне­вековье, поднимать новые проблемы «живой истории», и в частности изучить положение женщин в семье и об­ществе Древней Руси.

Книга начинается с богатого политическими событи­ями X века, который решительно отграничил последую­щую феодальную эпоху от догосударственных порядков, и завершается концом XV века, который стал заметным рубежом и в истории России вообще (начало позднего феодализма и создание сословной монархии), и в право­вом положении русских женщин, поскольку тогда за­вершились процессы складывания юридической систе­мы, присущей уже единому Российскому государству.

Книга — результат многолетнего интереса автора к истории русских женщин. Он пробудился еще в сту­денческие годы под влиянием Владимира Терентьевича Пашуто и Валентина Лаврентьевича Янина, и вспомнить о них при завершении работы над книгой автор считает своим приятным долгом. Глубокую признательность за полезные советы в исследовании темы и отдельных ее сюжетов автор выражает Н. С. Борисову, А. Д. Горско­му, И. Грале, В. Б. Кобрину, В. А. Кучкину, Е. Левиной, М. Г. Рабиновичу, О. М. Рапову, А. Н. Сахарову, А. Л. Хорошкевич, Я. Н. Щапову, А. И. Юхту.

«Галерея знаменитых россиянок»

(Древнерусские женщины в политической и культурной жизни общества)

История огромного государства восточных славян, раскинувшегося от Черного до Белого моря, от Дуная и Западной Двины до Волги и Урала и названного Киев­ской Русью, известна как по описаниям летописцев, хронистов, древних географов, так и по расцвеченным эпической фантазией народным легендам. Истоки рус­ской государственности обычно связывают с именами первых славянских князей — Кия, Щека и Хорива — и «сестры их Лыбеди»1.

Подробности о жизни человека в те начальные века отечественной истории — будь то князь или простолю­дин — мало известны, хотя археологические данные, относящиеся к VI-VIII вв., позволяют представить некоторые особенности быта славян, их культуры, реме­сел. В развитии ремесленных специальностей, и осо­бенно традиционно «женских» — прядения, шитья, ткачества, большую роль играли женщины. Находки архео­логов позволяют утверждать, что среди женщин были в то время даже литейщицы2. Их имена не дошли до нас, как и имена многих других представительниц непривилегированных слоев древнерусского общества.

Страницы письменных источников XI-XV вв. пестрят именами участников бурных событий истории Древней Руси. И нетрудно заметить, что в истории внеш­ней и внутренней политики древнерусского государства, его экономики и культуры оставили память о себе не только выдающиеся князья и бояре, но и мудрые княги­ни и боярыни; не только мужественные правители-воины, но и дальновидные, образованные правительни­цы. Наряду с именами великих княгинь, само положение которых предполагало их участие в политических событиях, в русских летописях можно встретить немало имен княжеских и боярских жен, сестер, дочерей — участниц междоусобных заговоров, интриг, феодальных войн, а то и просто значительных личностей, преуспевших в меди­цине, математике, астрономии, в культурной жизни русских княжеств, а позднее государства Российского. Далеко не всегда можно восстановить во всей полноте портреты «галереи знаменитых россиянок», к которым мы относим не только русских по происхождению и кня­живших на Руси женщин, но и русских княжон, выданных замуж в другие страны, а также, например, «обрусевших» принцесс из других государств. Деятель­ность некоторых из них может быть воссоздана довольно полно, об участии других в политической жизни и борьбе известны только детали. Но все, что дошло до нас из характеристик деловых, нравственных, человеческих ка­честв древнерусских женщин, — а многие из них прояви­ли мудрость, дипломатичность, истинную любовь к оте­честву — несомненно дополняет наши представления о человеческом содержании истории, о людях давних столетий.

^

Имя великой княгини Ольги упоминается всякий раз, когда речь заходит о выдающихся женщинах Древ­ней Руси. Образ ее встает перед нами с начальных страниц «Повести временных лет». Веками ткалось кружево народных преданий о княгине Ольге как о дея­тельной, мудрой, «вещей» правительнице и защитнице земли Русской.3 Народные сказания, переплетаясь с историческими фактами, легли в основу появившегося в XIII-XIV вв. агиографического жизнеописания пер­вой княгини-христианки. Оно возникло в период суро­вых испытаний, выпавших на долю русского народа, когда появились и другие жития реальных людей, лю­бивших и защищавших Русскую землю.

Позднейшая легенда (XVI в.) передает сказание о том, как однажды киевский князь Игорь охотился в лесах у Пскова. Здесь он встретил на своем пути реку и, увидев стоявший у берега челн, попросил перевезти его. Перевозчиком оказалась крестьянская девушка Ольга. Игорь был поражен ее умом. Когда же он, «некие глаголы претворяше к ней», получил отпор на свои «стыдные словеса», то, согласно легенде, тогда же и посватался к ней. Сообщения летописи о происхождении

Ольги имеют мало общего с бесхитростным народным по­вествованием. По летописной традиции, Ольга была «приведе­на» в Киев в качестве будущей жены Игоря его родственником («от рода ему сущий», сказано в летописи) князем Олегом из «Плескова» (Пскова)4. Вряд ли можно сомневаться в том, что она была псковитянкой из знатной семьи, а не крестьянской девушкой5.

В годы замужества6 Ольга обрела ту самую «муд­рость», которая позволила ей выдвинуться после смерти князя Игоря в правительницы Русского государства, пока сын ее и Игоря — Святослав был «детеск». Любо­пытно, что в перечне состава посольства Игоря в Кон­стантинополь в 944 г. третьим послом (вслед за послами Игоря и Святослава) назван Искусеви «Ольги княгини». Наряду с другими «слами» он должен был стремиться «утвердити любовь межю Грекы и Русью».

Искусеви был не единственным посланником от имени знатной женщины в составе этой дипломатической миссии. В тексте договора 944 г. упомянуты «Каницар Перъславин» (Предслава — дочь племянника князя Игоря) и «Шигоберн — Сфандръ, жены Оулебле» (Сфандра, жена Оулеба, — дочь другого Игорева племянника). По мнению А. Н. Сахарова, это было не реальное дипломатическое представительство членов великокняжеского дома, а лишь «обозначение посольской иерархии»7.

Осенью 945 г. князь Игорь, «возымя дань» у одного из подвластных Киеву племен — древлян, решил, что она невелика, и снова вернулся за данью «в Дерева». Древляне восстали и убили князя. На основании нормы древнерусского права, согласно которой вдова, если она не выходила вновь замуж, исполняла после смерти мужа его хозяйственные и социальные функции, княгиня Ольга стала полновластной правительницей земли Рус­ской.

Обычай кровной мести, который в столь раннем средневековье был реальностью, заставил Ольгу пока­рать убийц мужа, но наказанию княгиня придала «госу­дарственно-ритуальный характер». Летописный вари­ант — легенда о мести Ольги — начинается рассказом о сватовстве к ней древлянского князя Мала («...муж твой [был] аки волк, въсхыщая и грабя, а наши князи добри суть... Иди за наш князь Мал!»)8. Ольга ответила послам, что они могут принести сватов в ладьях к ее терему (передвижение посуху в ладьях имело у вос­точных славян двойной смысл: и оказание почести, и обряд похорон). Наутро доверчивые древляне позволи­ли «понести ся в лодьи», а Ольга приказала их сбросить в яму и живыми закопать. Памятуя о мучительной смер­ти казненного древлянами мужа, княгиня коварно поинтересовалась у обреченных: «Добра ли вам честь?» Послы ей будто бы ответили: «Пущены Игоревы смер­ти» (греческий историк Лев Дьякон сообщал, что «Игорь привязан был к двум деревам и разорван на две части»). Второе посольство «мужей нарочитых» было сожжено, а вдова отправилась на землю древлян якобы для того, чтобы «створить трызну мужу своему». Здесь ее «отроки» напали на «упившихся» после тризны древлян и перебили их множество — «иссекоша их 5000», как утверждает летопись9.

Сказание о мести Ольги отчасти, вероятно, легенда: в нем легко прослеживается эпическая назидательность. Обман, жестокость, коварство и другие действия княги­ни, мстящей за убийство мужа, прославляются лето­писцем как высший, справедливый суд и отнюдь не осуждаются, будучи привычными, в духе морали того времени. В рассказе летописца есть и черты историче­ской действительности. Так, реальным фактом является поход Ольги на столицу древлян — Искоростень с целью окончательного их подчинения; речь шла даже о том, не станет ли Искоростень, а не Киев столицей Руси. В 946 г. Ольга со своим трехлетним сыном Святославом, «собра вой многи и храбры», осадила город; вскоре же «повеле Ольга воем своим имати град», а те «старейши­ны города ижьже, и прочая люди... изби, а другие работе преда мужем своим...». История похода Ольги, про­должающая сказание о мести, пером летописца обраще­на в «идеологическое оружие»: действия киевской правительницы утверждали непобедимость княжеского до­ма и неизбежность кары, ожидающей всякого, кто в этом усомнится. Княгиня Ольга не ограничилась сожжением Искоростеня и возложила «на нъ дань тяжку», две части которой «идета к Киеву», а третья — Вышгороду, т. е. лично Ольге, «бе бо Вышгород Ольжин город...»10.

Далее в летописи идет описание государственной деятельности княгини. В отличие от Игоря, взимавшего дань, «въсхыщая и грабя», Ольга по сути дела провела первую в истории Руси финансовую реформу, установив фиксированный размер дани («урок»), порядок ее сбо­ров и их систематичность. «Иде Вольга по Деревстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющи уставы и уроки...» — отметил летописец. Реформа коснулась не только Древлянской земли, утратившей независимость (племенное княжение было уничтожено «възложением дани»). В 947 г. с целью распространения власти Киева и новых форм организации взимания поборов Ольга отправилась на Приднепровье, Подесенье и в Новгород-ско-Псковскую землю11.

«Иде Вольга Новугороду, и устави по Мьсте погосты и дани и по Лузе оброки и дани, и ловища ее суть по всей земли, знаменья и места и погосты... и по Днепру переве-сища и по Десне, и есть село ее Ольжичи и доселе...» — сообщает летописец. В этом отрывке из летописи упомянуты по сути дела границы территории Киевского государства во время княжения Ольги, отмеченные ре­форматорской деятельностью княгини. Летописец под­черкнул личный, владельческий характер ольгиных установлений: «ее места», «ее ловища», «ее знамения», «ее село». Интересно упоминание об организации Оль­гой становищ и погостов. Возможно, при Игоре сборщи­ки дани пользовались в качестве станов городками местных древлянских князей. Конфликт с древлянами потребовал новых отношений, строительства своих ста­новищ для безопасности сборов будущих полюдий. И Ольга их создала. Как и становища, погосты предназначались для сбора дани, но, удаленные от Киева на многие месяцы пути, они основывались Ольгой как своеобразные «крепостицы», защита которых обеспечивалась «воями». Погосты и становища становились административными центрами и княжеской вотчины, и всего государства12.

Деятельность Ольги укрепляла финансовую базу княжеской власти, аппарат княжеского государственно­го управления, расширяла саму княжескую вотчину. Все это укрепляло и власть киевской княгини, оправды­вало ее усилия, направленные на сплочение отдельных земель — «лоскутьев империи Рюриковичей», по словам К. Маркса13, — в сильное государство на Востоке Евро­пы. Не меч, но мудрость и ум служили ей орудием в осуществлении этого замысла. Экономическое укреп­ление Киевского государства, последовавшее за админи­стративными реформами княгини Ольги, способствовало повышению политического веса Киевской Руси в между­народных отношениях.

Созданная княгиней Ольгой система управления объективно нуждалась в новой форме идеологии. Поскольку, как писал Ф. Энгельс, чувства масс в эпоху средневековья были вскормлены «исключительно религи­озной пищей»14, желание Ольги приобщиться к христи­анской вере вполне объяснимо. Княгиня стремилась получить крещение из рук византийского императора и патриарха именно в столице империи — Константино­поле с целью возвышения собственной власти и укрепле­ния международного авторитета своей страны. С пре­стижностью места и обстоятельств крещения Ольга, по-видимому, связывала надежды и на успех в борьбе с языческой оппозицией.

Исторические факты о посещении княгиней-регент­шей Царьграда обросли вымышленными деталями. В летописном варианте описания ее дипломатической миссии явственно проступают различные версии расска­за (их условно называют императорской и патриаршей), а также некоторые легендарные элементы. Вероятнее всего, летописец слил не только две версии, но и два путешествия Ольги в столицу Византии — в 946 и 953/54 гг., поместив историю посещения Ольгой Константинополя под 955 г. «Иде Ольга в Грекы и приде Цесарюграду» — так начинает летописец описание дип­ломатической миссии, возглавлявшейся княгиней. Пред­ставительное посольство летом 946 г. в соответствии с какой-то предварительной договоренностью прибыло в Суду — Константинопольскую гавань и простояло там около двух месяцев, прежде чем было принято. Впоследствии Ольга, принимая византийское посольство в Кие­ве, злопамятно «отъвещала» на эту обиду: «...тако же постоиши у мене в Почайне, яко же аз в Суду...» Перего­воры русской правительницы с византийским императо­ром Константином VII Багрянородным, центральным вопросом которых было, по-видимому, укрепление тор­гово-экономических отношений («дам челядь, и воск, и скору...»), оказались, однако, неудачными: княгиня так стремилась уехать, что едва не бросила караван в порогах, и «вои в помощь», о которых просил импера­тор, по возвращении на Русь посылать не спешила15.

Недовольный встречей с Ольгой в 946 г., Константин вторично пригласил ее в 953/54 г. в силу крайней не­обходимости усилить византийскую армию за счет рус­ских «воев». Ольга приняла приглашение императора и отправилась вновь в Константинополь с твердым намерением осуществить поставленные ранее задачи. Волевую княгиню, достигшую в 954 г. 60-летнего возраста, не пугали тяготы длительного путешествия. 9 сен­тября 954 г., в среду, в

Введение

Кто сколько-нибудь знаком с русской историей X — XV вв. по данным источников или по художественным произведениям, имеет собственное представление о месте и роли в ней женщин. Представления эти в той или иной степени полярны. Воображая начальный период русской государственности, одни мысленно рисуют «те­ремную затворницу», которая была на подчиненном положении в семье и обладала весьма ограниченными социальными правами. Другие, напротив, видят соци­ально активных личностей в образах отомстившей древ­лянам за смерть мужа княгини Ольги или новгородской посадницы Марфы Борецкой. Вопрос о том, какими были русские женщины в X—XV вв., весьма важен не только сам по себе, но и для общего представления об отечественной социальной, политической и культурной истории тех шести веков. Ведь, по словам французского социалиста-утописта Ш. Фурье, которые любил цитиро­вать К. Маркс, «общественный прогресс может быть точно измерен по общественному положению прекрасно­го пола»'.

Создание целостной картины положения женщины в семье и обществе Древней Руси позволяет глубоко проникнуть в мир средневекового человека, историю семьи, представить общественный, юридический и се­мейный быт русского общества с X в. до складывания единого Русского государства, проследить постепенную феодализацию быта, изживание доклассовых и догосу-дарственных пережитков или же их трансформацию в новых исторических условиях. Крупные социальные сдвиги, сопровождавшие смену формаций, влекли за собой изменения и в положении женщин. Речь идет не только об усилении классовых различий в положении представительниц различных групп и слоев, но и об изменениях в семейном, правовом, общественном поло­жении всех древнерусских женщин. Вели ли эти измене­ния к «закабалению», «социальному торможению» жен-

щин, или же с развитием общества представительницы «прекрасного пола» приобретали все более высокий социальный статус, новые права? Были ли женщины, подобные знаменитой Марфе Борецкой, явлением исключительным или же, напротив, распространенным? Какими же были современницы Ярослава Мудрого, Александра Невского, Ивана Калиты, Дмитрия Донско­го и, наконец, великого князя всея Руси Ивана III?

Ответить на эти и другие вопросы о положении древнерусской женщины в семье и обществе нельзя без изучения и анализа многих источников, как опублико­ванных, так и рукописных. Для удобства обзора они систематизированы в две большие группы.

Среди светских нормативных актов ценнейшими источниками являются документы общерусской, а с XIV—XV вв. общегосударственной юрисдикции, прежде всего Русская Правда и Судебник 1497 г.2 Правовые нормы этих общерусских законодательных сводов оказа­ли существенное влияние на общественную жизнь Руси и определяли наличие или отсутствие возможности для социальной активности у женщин того времени в зависи­мости от их социально-классовой принадлежности. Нор­мы Русской Правды, которые отразили семейно-бытовые отношения периода раннего феодализма, в том числе имущественные права супругов, получили дальнейшее закрепление в законодательных памятниках феодаль­ных республик, а окончательное завершение — в ст. 60 Судебника 1497 г.

Степень и соотношение взаимодействия общих норм права Русского государства с установлениями, суще­ствовавшими в отдельных княжествах и землях, показы­вает изучение судных грамот Новгорода и Пскова3. Договоры Руси с Византией X в., памятники внешнепо-

литических сношений Новгорода, Галицко-Волынского княжества и других русских земель в XII — XIII вв.4 дополняют сведения общерусских юридических сводов. Ранние договоры помогают найти истоки некоторых норм, касающихся имущественных отношений в семье, поздние — обнаружить появление новых установлений, касающихся защиты общественных прав женщин раз­личных классов. Для сопоставления с общерусскими законами привлечены некоторые «правды» раннефео­дальных обществ Западной Европы, законы погранично­го с Русью Великого княжества Литовского, а также «Эклога» — византийский сборник законов 5.

Среди актов смешанной юрисдикции — уставов и уставных грамот XII — XIV вв. — ценным источником является Устав князя Ярослава Владимировича, отра­зивший борьбу церкви с дофеодальными пережитками в семейно-брачных отношениях, а также утверждение христианской морали, согласованной с нормами фео­дального законодательства. Эти памятники русского права проливают свет на историю свадебной обрядности, развитие семейных традиций, формы прекращения и расторжения брака, взаимоотношения родителей и детей в древнерусской семье. Примыкающие к этой группе источников анонимные уставы и уставные записи со­держат информацию о развитии системы денежной пени за оскорбление женщины, о бракоразводных процессах и развитии норм, отражающих социально-правовой ста­тус женщин (узаконение норм развода по вине не только женщины, но и ее мужа и т. п.).

Широкое хождение на Руси имели Кормчие книги — сборники канонических и юридических памятников, содержащих апостольские и соборные правила. Вклю­ченные в них переводные византийские («Прохирон»), южнославянские («Закон Судный людем»), оригиналь­ные древнерусские тексты тоже являются ценными источниками по истории семейного права и быта. Так, «Устав о брацех», часто встречаемый в Кормчих книгах, узаконил запрещение браков между людьми, имеющими кровнородственные связи8.

Богатый материал по истории семьи дает исследова­телю покаянная и епитимийная литература — канони­ческие нормативные акты9. В них отразились попытки церкви регламентировать жизнь древнерусской семьи: установить приемлемые, с ее точки зрения, нормы пове­дения (в том числе в отношении к женщине) и опреде-

лить наказание за отступление от этих норм — епи­тимью (усиленный пост, молитвы, поклоны, даже отлу­чение от причастия). Русские епитимийники в виде отдельных сборников почти не встречаются. Чаще всего их можно обнаружить в требниках XIV—XV вв.— па­мятниках частного богослужения, содержащих «требы», т. е. описания священнодействий и молитв, которые совершались по случаю рождения ребенка, бракосочета­ния, болезней людей и т. п. Однако сохранность их как книг, бывших в свое время в постоянном (порой по­вседневном) употреблении, плоха: страницы ветхие, нередко перепутаны и т. п. Да и сами епитимийники не являлись их обязательной составной частью. Ценность же их как источника для составления общей картины развития покаянного права на Руси несомненна, ведь они дают исследователю информацию о двух сторонах древнерусской жизни: официальной, диктовавшейся церковью и формируемым ею «общественным мнением», и реальной, зачастую не совпадавшей с официальной. Ознакомление с десятками требников и иных богослу­жебных сборников, хранящихся в различных архивах °, позволило составить представление как о православной концепции семьи и месте в ней женщины, так и о тради­ционных, дохристианских обычаях и нравах, которые долго сохранялись в семейном быту и шли вразрез с иде­ями, насаждавшимися церковью.

Кроме памятников канонического права «норматив­ную информацию» содержат церковно-учительная лите­ратура и примыкающие к ней источники: сборники для назидательного чтения Прологи и Минеи, сборники-компиляции типа «Пчел», «Измарагдов», «Цветников», патерики, хранящиеся в большинстве своем в архивах 11 Входящие в них учительные тексты отражают не столь­ко черты и детали современной их составителям жизни, сколько требования к этой жизни и, следовательно, по цели и назначению своему являются устанавливающими определенные нормы быта, в том числе семейного. Ми-неи-Четьи и Прологи включают не только краткие жития святых, почитаемых на Руси, но и «слова», поуче­ния традиционного содержания, в том числе «о женах добрых и злых». Последние — ценный источник по исто­рии развития представлений о семье, месте женщины в обществе, истории внедрения христианской нравствен­ности в сферу семейной жизни. Структура «Пчелы» — бытовавшего на Руси примерно с XII в. сборника-

компиляции из изречении л афоризмов, выбранных из Священного писания, патриотической литературы,— предполагала наличие системы поучений, касающихся внутрисемейных отношений.

Важным источником для раскрытия темы, несущим некоторую фактически достоверную информацию (на­пример, о деятельности реально существовавших лиц) и в то же время устанавливающим определенные мерила поведения на основе художественно создаваемых иде­альных образов, является житийная литература, в том числе входящая в перечисленные выше сборники. Рус­ские патерики («патерик» — в точном переводе «отеч-ник») были подражанием одному из видов греческой житийной литературы и объединяли сказания о жизни и «чудесах» святых отцов, иноков определенного мона­стыря. В отличие от иноземных прототипов русские патерики подобны альманахам: в них помимо обычных сказаний о жизни «подвижников веры» немало места уделялось жизни самого монастыря. Они включают и выдержки из летописей, и послания игуменов друг к другу и к частным лицам. Так, в одном из наиболее известных патериков — Киево-Печерском — помимо житий и поучений имеются бесценные свидетельства об участии древнерусских княгинь в политической жизни общества, уровне их образованности и т. п.

Поскольку большинство житий подчиняется опреде­ленному «чину», канону12, постольку для большинства исследователей интерес представляли лишь выходившие за рамки агиографического стереотипа всевозможные вставки, сделанные древнерусскими монахами-компиля­торами к переводным текстам и характеризующие неко­торые черты традиций и повседневности. Но для раскры­тия темы книги не менее важно было выявить то общее, что переходило из сборника в сборник: однообразно воспроизводимая по заданному шаблону жизнь «святых женщин» должна была служить образцом для мирян, в том числе для женщин различных классов и сословий. Поэтому некоторые свидетельства житийной литерату­ры, используемые в книге для характеристики средневе­ковых представлений в их официальной, закрепленной и освященной церковью версии о семье и месте в ней женщины, относятся автором именно к нормативным источникам 13.

Вторая группа источников помогает изучить соотно­шение нормативов и действительного положения древне-

русских женщин в семье и обществе, выявить изменения в этом положении. Она объединяет ненормативные источники, свидетельства живой исторической реально­сти: нарративные, актовые и археолого-эпиграфические памятники.

К первой подгруппе следует отнести главным обра­зом летописные свидетельства |4. Трудно переоценить значение конкретно-исторического материала русских летописей, относительно точного в хронологическом от­ношении, для раскрытия роли представительниц класса феодалов на внешнеполитическом поприще, их участия в законодательной и административной деятельности. Правда, определение адекватности летописных по­вествований исторической реальности затруднено ха­рактерной для нарративной традиции средневековья тенденцией к идеализации и стандартному описанию жизни и деятельности знатных женщин. К светским повествовательным памятникам помимо летописных следует отнести и сочинения иностранцев, посетивших Русь в X — XV вв.15 Их описания дают некоторые сведе­ния о быте людей в средневековую эпоху, о распростра­ненности старых традиций в семейно-брачных отноше­ниях, в свадебной обрядности, что позволяет причислить свидетельства иностранцев, несмотря на их тенденци­озность, к необходимым источникам историко-этногра-фического характера. По происхождению источника к светским нарративным памятникам относятся «Моле­ние» и «Послание» Даниила Заточника 16. В этих ярких произведениях светской публицистики содержится ин­формация о «злых женах», отражающая современные и известные автору супружеские отношения, возможно даже связанные со вполне конкретными историческими лицами.

Вторая подгруппа включает в себя многочисленные акты феодального землевладения и хозяйства 17. Хотя актовый материал относится не ко всему исследуемому периоду, а только к XIV — XV вв., необходимость его для освещения социально-экономических аспектов темы и характеристики имущественных отношений в семье и обществе Древней Руси очевидна. Сопоставление актово­го материала с нормативным позволяет не только опре­делить степень распространенности фактов владения и распоряжения недвижимостью знатными женщинами, но и выделить некоторые основные тенденции, характер­ные для развития древнерусского права в целом, про-

8

вести региональные сопоставления, необходимые для всестороннего изучения имущественных прав женщин. Развитие «женского землевладения» отразили помимо актов и писцовые книги, которые позволяют проследить ход открытой экспроприации феодальными вотчинника­ми «черных» земель Русского Севера и участие крупных земельных собственниц в процессе новгородской коло­низации 18.

Третья подгруппа — эпиграфический и сфрагисти-ческий материал, дающий дополнительную возможность для изучения реального положения женщины в семье и обществе Древней Руси. Эпиграфические свидетель­ства — это ценнейший памятник материальной и ду­ховной культуры нашего народа XII — XV вв.: в них отразился повседневный семейный, социальный, юриди­ческий быт. Само происхождение такого вида источни­ков, как грамоты на бересте, близких к обычным пись­менным источникам, обусловливает их репрезентатив­ность для освещения реальной жизни средневековых новгородцев. В новгородских грамотах — а их более 600 — можно встретить документы личной переписки между супругами, взаимные хозяйственные распоряже­ния, акты брачных сделок; некоторые грамоты XII — XV вв. отражают дееспособность женщин в области нас­ледственного и опекунского права раннего времени |9. Использованные в работе сфрагистические памятники прошлого (актовые печати), а также киевские и новго­родские граффити 20 иллюстрируют административную деятельность древнерусских женщин. Материалы архео­логических раскопок в Новгороде, Пскове, Старой Ряза­ни, Москве и других городах, фрески и книжные миниа­тюры XI — XV вв. являются ценнейшими источниками по истории одежды, обуви, украшений женщин — горо­жанок, крестьянок, знати.

Комплексный подход к письменным источникам X — XV вв. и памятникам материальной культуры Древней Руси открывает возможности для использования при исследовании поставленной проблемы сравнительного метода, который в свою очередь позволяет уточнить, как соотносились с жизнью образцы и нормы поведения, зафиксированные в интересах господствующего класса в юридических памятниках. Однако отрывочность сведе­ний в письменных источниках, пробелы в них, возника­ющие в результате как плохой сохранности, так и умыш­ленных пропусков, часто не позволяют провести прямое

сопоставление нормативных и ненормативных (особен­но нарративных) документов. Другой сложностью источниковедческого характера является недостаточная документированность самой темы — истории семьи и положения женщины в ранние эпохи. В большей степе­ни это касается ненормативного материала. Этот пробел могло бы восполнить привлечение фольклорных и лин­гвистических памятников. Но поскольку фактический материал исторического эпоса причудливо перерабаты­вался народом в течение веков и позднейшие напласто­вания скрыли от нас некоторые детали исторической действительности X—XV вв., освещение проблемы на основе фольклорного материала является специальной задачей, которую автор перед собой не ставил.

Время открывает все новые «углы зрения», дает возможность по-иному взглянуть на минувшее. И чем выше и значительнее идеи современности, тем больше мы способны увидеть и понять в прошлом. Вот почему изучение памятников отечественной истории X —XV вв. непреходяще. Оно позволяет бесконечно углубляться в богатство того наследия, которое оставило нам средне­вековье, поднимать новые проблемы «живой истории», и в частности изучить положение женщин в семье и об­ществе Древней Руси.

Книга начинается с богатого политическими событи­ями X века, который решительно отграничил последую­щую феодальную эпоху от догосударственных порядков, и завершается концом XV века, который стал заметным рубежом и в истории России вообще (начало позднего феодализма и создание сословной монархии), и в право­вом положении русских женщин, поскольку тогда за­вершились процессы складывания юридической систе­мы, присущей уже единому Российскому государству.

Книга — результат многолетнего интереса автора к истории русских женщин. Он пробудился еще в сту­денческие годы под влиянием Владимира Терентьевича Пашуто и Валентина Лаврентьевича Янина, и вспомнить о них при завершении работы над книгой автор считает своим приятным долгом. Глубокую признательность за полезные советы в исследовании темы и отдельных ее сюжетов автор выражает Н. С. Борисову, А. Д. Горско­му, И. Грале, В. Б. Кобрину, В. А. Кучкину, Е. Левиной, М. Г. Рабиновичу, О. М. Рапову, А. Н. Сахарову, А. Л. Хорошкевич, Я. Н. Щапову, А. И. Юхту.

«Галерея знаменитых россиянок»

(Древнерусские женщины

в политической и культурной

жизни общества)

История огромного государства восточных славян, раскинувшегося от Черного до Белого моря, от Дуная и Западной Двины до Волги и Урала и названного Киев­ской Русью, известна как по описаниям летописцев, хронистов, древних географов, так и по расцвеченным эпической фантазией народным легендам. Истоки рус­ской государственности обычно связывают с именами первых славянских князей — Кия, Щека и Хорива — и «сестры их Лыбеди»'.

Подробности о жизни человека в те начальные века отечественной истории — будь то князь или простолю­дин — мало известны, хотя археологические данные, относящиеся к VI—VIII вв., позволяют представить некоторые особенности быта славян, их культуры, реме­сел. В развитии ремесленных специальностей, и осо­бенно традиционно «женских» — прядения, шитья, тка­чества, большую роль играли женщины. Находки архео­логов позволяют утверждать, что среди женщин были в то время даже литейщицы 2. Их имена не дошли до нас, как и имена многих других представительниц неприви­легированных слоев древнерусского общества.

Страницы письменных источников XI—XV вв. пестрят именами участников бурных событий истории Древней Руси. И нетрудно заметить, что в истории внеш­ней и внутренней политики древнерусского государства, его экономики и культуры оставили память о себе не только выдающиеся князья и бояре, но и мудрые княги­ни и боярыни; не только мужественные правители-воины, но и дальновидные, образованные правительни­цы. Наряду с именами великих княгинь, само положение которых предполагало их участие в политических собы-

11

тиях, в русских летописях можно встретить немало имен княжеских и боярских жен, сестер, дочерей — участниц междоусобных заговоров, интриг, феодальных войн, а то и просто значительных личностей, преуспевших в меди­цине, математике, астрономии, в культурной жизни русских княжеств, а позднее государства Российского. Далеко не всегда можно восстановить во всей полноте портреты «галереи знаменитых россиянок», к которым мы относим не только русских по происхождению и кня­живших на Руси женщин, но и русских княжон, вы­данных замуж в другие страны, а также, например, «обрусевших» принцесс из других государств. Деятель­ность некоторых из них может быть воссоздана довольно полно, об участии других в политической жизни и борьбе известны только детали. Но все, что дошло до нас из характеристик деловых, нравственных, человеческих ка­честв древнерусских женщин,— а многие из них прояви­ли мудрость, дипломатичность, истинную любовь к оте­честву — несомненно дополняет наши представления о человеческом содержании истории, о людях давних столетий.

Ольга, жена князя Игоря

Имя великой княгини Ольги упоминается всякий раз, когда речь заходит о выдающихся женщинах Древ­ней Руси. Образ ее встает перед нами с начальных страниц «Повести временных лет». Веками ткалось кружево народных преданий о княгине Ольге как о дея­тельной, мудрой, «вещей» правительнице и защитнице земли Русской. Народные сказания, переплетаясь с историческими фактами, легли в основу появившегося в XIII —XIV вв. агиографического жизнеописания пер­вой княгини-христианки . Оно возникло в период суро­вых испытаний, выпавших на долю русского народа, когда появились и другие жития реальных людей, лю­бивших и защищавших Русскую землю.

Позднейшая легенда (XVI в.) передает сказание о том, как однажды киевский князь Игорь охотился в лесах у Пскова. Здесь он встретил на своем пути реку и, увидев стоявший у берега челн, попросил перевезти его. Перевозчиком оказалась крестьянская девушка Ольга. Игорь был поражен ее умом. Когда же он, «некие глаголы претворяше к ней», получил отпор на свои «стыдные словеса», то, согласно легенде, тогда же и посватался к ней. Сообщения летописи о происхождении

12

Ольги имеют мало общего с бесхитростным народным по­вествованием. По летописной традиции, Ольга была «приведе­на» в Киев в качестве будущей жены Игоря его родственником («от рода ему сущий», сказано в летописи) князем Олегом из «Плескова» (Пскова) 4. Вряд ли можно сомневаться в том, что она была псковитянкой из знатной семьи, а не крестьянской девушкой 5.

В годы замужества6 Ольга обрела ту самую «муд­рость», которая позволила ей выдвинуться после смерти князя Игоря в правительницы Русского государства, пока сын ее и Игоря — Святослав был «детеск». Любо­пытно, что в перечне состава посольства Игоря в Кон­стантинополь в 944 г. третьим послом (вслед за послами Игоря и Святослава) назван Искусеви «Ольги княгини». Наряду с другими «слами» он должен был стремиться «утвердити любовь межю Грекы и Русью».

Искусеви был не единственным посланником от имени знатной женщины в составе этой дипломатической миссии. В тексте договора 944 г. упомянуты «Каницар Перъславин» (Предслава — дочь племянника князя Игоря) и «Шигоберн — Сфандръ, жены Оулебле» (Сфандра, жена Оулеба,— дочь другого Игорева племянника). По мнению А. Н. Сахарова, это было не реальное дипломатическое представительство членов великокняжеского дома, а лишь «обозначение посольской иерархии»7.

Осенью 945 г. князь Игорь, «возымя дань» у одного из подвластных Киеву племен — древлян, решил, что она невелика, и снова вернулся за данью «в Дерева». Древляне восстали и убили князя. На основании нормы древнерусского права, согласно которой вдова, если она не выходила вновь замуж, исполняла после смерти мужа его хозяйственные и социальные функции, княгиня Ольга стала полновластной правительницей земли Рус­ской.

Обычай кровной мести, который в столь раннем средневековье был реальностью, заставил Ольгу пока­рать убийц мужа, но наказанию княгиня придала «госу­дарственно-ритуальный характер». Летописный вари­ант — легенда о мести Ольги — начинается рассказом о сватовстве к ней древлянского князя Мала («...муж твой [был] аки волк, въсхыщая и грабя, а наши князи добри суть... Иди за наш князь Мал!») 8. Ольга ответила послам, что они могут принести сватов в ладьях к ее терему (передвижение посуху в ладьях имело у вос­точных славян двойной смысл: и оказание почести.

13

и обряд похорон). Наутро доверчивые древляне позволи­ли «понести ся в лодьи», а Ольга приказала их сбросить в яму и живыми закопать. Памятуя о мучительной смер­ти казненного древлянами мужа, княгиня коварно по­интересовалась у обреченных: «Добра ли вам честь?» Послы ей будто бы ответили: «Пуще ны Игоревы смер­ти» (греческий историк Лев Дьякон сообщал, что «Игорь привязан был к двум деревам и разорван на две части»). Второе посольство «мужей нарочитых» было сожжено, а вдова отправилась на землю древлян якобы для того, чтобы «створить трызну мужу своему». Здесь ее «отроки» напали на «упившихся» после тризны древлян и перебили их множество — «иссекоша их 5000», как утверждает летопись9.

Сказание о мести Ольги отчасти, вероятно, легенда: в нем легко прослеживается эпическая назидательность. Обман, жестокость, коварство и другие действия княги­ни, мстящей за убийство мужа, прославляются лето­писцем как высший, справедливый суд и отнюдь не осуждаются, будучи привычными, в духе морали того времени. В рассказе летописца есть и черты историче­ской действительности. Так, реальным фактом является поход Ольги на столицу древлян — Искоростень с целью окончательного их подчинения; речь шла даже о том, не станет ли Искоростень, а не Киев столицей Руси. В 946 г. Ольга со своим трехлетним сыном Святославом, «собра вой многи и храбры», осадила город; вскоре же «повеле Ольга воем своим имати град», а те «старейши­ны города ижьже, и прочая люди... изби, а другие работе преда мужем своим...». История похода Ольги, про­должающая сказание о мести, пером летописца обраще­на в «идеологическое оружие»: действия киевской пра­вительницы утверждали непобедимость княжеского до­ма и неизбежность кары, ожидающей всякого, кто в этом усомнится. Княгиня Ольга не ограничилась сожжением Искоростеня и возложила «на нъ дань тяжку», две части которой «идета к Киеву», а третья — Вышгороду, т. е. лично Ольге, «бе бо Вышгород Ольжин город...» 10.

Далее в летописи идет описание государственной деятельности княгини. В отличие от Игоря, взимавшего дань, «въсхыщая и грабя», Ольга по сути дела провела первую в истории Руси финансовую реформу, установив фиксированный размер дани («урок»), порядок ее сбо­ров и их систематичность. «Иде Вольга по Деревстей земли с сыном своим и с дружиною, уставляющи уставы

Н.Л. Пушкарева

ЖЕНЩИНЫ

ДРЕВНЕЙ

РУСИ

Москва «Мысль» 1989

ББК 63.3(2)4 П91

РЕДАКЦИЯ ЛИТЕРАТУРЫ ПО ИСТОРИИ СССР

Рецензенты:

доктор исторических наук, профессор В. Б. Кобрин

член-корреспондент АН СССР, профессор Я. Н. Щапов

ISBN 5-244-00281-3

© Издательство «Мысль». 1989

Оглавление

Введение — 3

Глава I

«Галерея знаменитых россиянок»

(Древнерусские женщины в политической и культурной жизни общества) — 11

Ольга, жена князя Игоря — 12

Дочери Ярослава Мудрого — 22

Анна-Янка и Евпраксия-Адельгейда Всеволодовны — 27

Внучки Владимира Мономаха — 32

«Полоцкий матриархат» — 36

«Слышаще словеса книжнаа, на сердце си полагаше...» — 37

Русские принцессы на польской земле — 42

Две Ксении — 46

Софья Витовтовна и ее невестка Мария Ярославна — 49

Марфа Борецкая — 52

«Княжна эта была ума весьма горделивого...» — 56

Анна рязанская — 61

«Служебница» Ивана III — 62

Глава II

«Поиди за мене...»

(Женщина в древнерусской семье Х — XV вв.) — 70

Заключение и расторжение брака — 70

Женщина в семье: норма и действительность — 85

Глава III

«А жонки с жонкою присужатъ поле...»

(Правовое положение женщины в X — XV вв.) — 104

Права женщин на владение и распоряжение имуществом — 104

Приобретение и реализация земельной собственности — 113

Женщина и суд: преступление и наказание — 139

Глава IV

«Сугуба одеянья сотворя...»

(Одежда и украшения древнерусских женщин) — 155

Глава V

«Теремная затворница» или правомочный член общества?

(Историография проблемы) — 177

Представления о социальном положении древнерусских женщин в дореволюционной историографии — 177

Древнерусские женщины в работах советских ученых — 188

Интерес к проблеме в работах зарубежных авторов — 195

Некоторые итоги и перспективы исследования — 209

Примечания, источники и литература — 212

Приложение — 258

Список сокращений — 264

Указатель имен — 268

Моим родителям

Л. Н. и И. М. Пушкаревым

посвящаю

Введение

Кто сколько-нибудь знаком с русской историей X — XV вв. по данным источников или по художественным произведениям, имеет собственное представление о месте и роли в ней женщин. Представления эти в той или иной степени полярны. Воображая начальный период русской государственности, одни мысленно рисуют «теремную затворницу», которая была на подчиненном положении в семье и обладала весьма ограниченными социальными правами. Другие, напротив, видят соци­ально активных личностей в образах отомстившей древ­лянам за смерть мужа княгини Ольги или новгородской посадницы Марфы Борецкой. Вопрос о том, какими были русские женщины в X—XV вв., весьма важен не только сам по себе, но и для общего представления об отечественной социальной, политической и культурной истории тех шести веков. Ведь, по словам французского социалиста-утописта Ш. Фурье, которые любил цитиро­вать К. Маркс, «общественный прогресс может быть точно измерен по общественному положению прекрасно­го пола» 1.

Создание целостной картины положения женщины в семье и обществе Древней Руси позволяет глубоко проникнуть в мир средневекового человека, историю семьи, представить общественный, юридический и се­мейный быт русского общества с X в. до складывания единого Русского государства, проследить постепенную феодализацию быта, изживание доклассовых и догосударственных пережитков или же их трансформацию в новых исторических условиях. Крупные социальные сдвиги, сопровождавшие смену формаций, влекли за собой изменения и в положении женщин. Речь идет не только об усилении классовых различий в положении представительниц различных групп и слоев, но и об изменениях в семейном, правовом, общественном положении всех древнерусских женщин. Вели ли эти измене­ния к «закабалению», «социальному торможению» женщин, или же с развитием общества представительницы «прекрасного пола» приобретали все более высокий социальный статус, новые права? Были ли женщины, подобные знаменитой Марфе Борецкой, явлением исключительным или же, напротив, распространенным? Какими же были современницы Ярослава Мудрого, Александра Невского, Ивана Калиты, Дмитрия Донско­го и, наконец, великого князя всея Руси Ивана III?

Ответить на эти и другие вопросы о положении древнерусской женщины в семье и обществе нельзя без изучения и анализа многих источников, как опублико­ванных, так и рукописных. Для удобства обзора они систематизированы в две большие группы. Первая груп­па объединяет нормативные акты светского происхожде­ния, смешанной юрисдикции и канонические, содержа­щие нормы, правила, мерила поведения людей в обще­стве, а также те источники, которые лишь условно можно отнести к нормативным: в них требования к чело­веку лишены строгой обязательности, но в то же время являются желательным образцом, идеалом. Светские памятники позволяют с большей определенностью гово­рить о социально-экономических аспектах проблемы права, а церковные яснее характеризуют нормы морали, нравственности, специфику отношений между супруга­ми.

Среди светских нормативных актов ценнейшими источниками являются документы общерусской, а с XIV—XV вв. общегосударственной юрисдикции, прежде всего Русская Правда и Судебник 1497 г.2 Правовые нормы этих общерусских законодательных сводов оказа­ли существенное влияние на общественную жизнь Руси и определяли наличие или отсутствие возможности для социальной активности у женщин того времени в зависи­мости от их социально-классовой принадлежности. Нор­мы Русской Правды, которые отразили семейно-бытовые отношения периода раннего феодализма, в том числе имущественные права супругов, получили дальнейшее закрепление в законодательных памятниках феодаль­ных республик, а окончательное завершение — в ст. 60 Судебника 1497 г.

Степень и соотношение взаимодействия общих норм права Русского государства с установлениями, суще­ствовавшими в отдельных княжествах и землях, показы­вает изучение судных грамот Новгорода и Пскова3. Договоры Руси с Византией X в., памятники внешнеполитических сношений Новгорода, Галицко-Волынского княжества и других русских земель в XII — XIII вв.4 дополняют сведения общерусских юридических сводов. Ранние договоры помогают найти истоки некоторых норм, касающихся имущественных отношений в семье, поздние — обнаружить появление новых установлений, касающихся защиты общественных прав женщин раз­личных классов. Для сопоставления с общерусскими законами привлечены некоторые «правды» раннефео­дальных обществ Западной Европы, законы погранично­го с Русью Великого княжества Литовского, а также «Эклога» — византийский сборник законов 5.

Среди актов смешанной юрисдикции — уставов и уставных грамот XII — XIV вв.6 — ценным источником является Устав князя Ярослава Владимировича, отра­зивший борьбу церкви с дофеодальными пережитками в семейно-брачных отношениях, а также утверждение христианской морали, согласованной с нормами фео­дального законодательства. Эти памятники русского права проливают свет на историю свадебной обрядности, развитие семейных традиций, формы прекращения и расторжения брака, взаимоотношения родителей и детей в древнерусской семье. Примыкающие к этой группе источников анонимные уставы и уставные записи 7 со­держат информацию о развитии системы денежной пени за оскорбление женщины, о бракоразводных процессах и развитии норм, отражающих социально-правовой ста­тус женщин (узаконение норм развода по вине не только женщины, но и ее мужа и т. п.).

Широкое хождение на Руси имели Кормчие книги — сборники канонических и юридических памятников, содержащих апостольские и соборные правила. Вклю­ченные в них переводные византийские («Прохирон»), южнославянские («Закон Судный людем»), оригиналь­ные древнерусские тексты тоже являются ценными источниками по истории семейного права и быта. Так, «Устав о брацех», часто встречаемый в Кормчих книгах, узаконил запрещение браков между людьми, имеющими кровнородственные связи8.

Богатый материал по истории семьи дает исследова­телю покаянная и епитимийная литература — канони­ческие нормативные акты9. В них отразились попытки церкви регламентировать жизнь древнерусской семьи: установить приемлемые, с ее точки зрения, нормы пове­дения (в том числе в отношении к женщине) и определить наказание за отступление от этих норм — епи­тимью (усиленный пост, молитвы, поклоны, даже отлу­чение от причастия). Русские епитимийники в виде отдельных сборников почти не встречаются. Чаще всего их можно обнаружить в требниках XIV—XV вв.— па­мятниках частного богослужения, содержащих «требы», т. е. описания священнодействий и молитв, которые совершались по случаю рождения ребенка, бракосочета­ния, болезней людей и т. п. Однако сохранность их как книг, бывших в свое время в постоянном (порой по­вседневном) употреблении, плоха: страницы ветхие, нередко перепутаны и т. п. Да и сами епитимийники не являлись их обязательной составной частью. Ценность же их как источника для составления общей картины развития покаянного права на Руси несомненна, ведь они дают исследователю информацию о двух сторонах древнерусской жизни: официальной, диктовавшейся церковью и формируемым ею «общественным мнением», и реальной, зачастую не совпадавшей с официальной. Ознакомление с десятками требников и иных богослу­жебных сборников, хранящихся в различных архивах °, позволило составить представление как о православной концепции семьи и месте в ней женщины, так и о тради­ционных, дохристианских обычаях и нравах, которые долго сохранялись в семейном быту и шли вразрез с иде­ями, насаждавшимися церковью.

Кроме памятников канонического права «норматив­ную информацию» содержат церковно-учительная лите­ратура и примыкающие к ней источники: сборники для назидательного чтения Прологи и Минеи, сборники-компиляции типа «Пчел», «Измарагдов», «Цветников», патерики, хранящиеся в большинстве своем в архивах 11 Входящие в них учительные тексты отражают не столь­ко черты и детали современной их составителям жизни, сколько требования к этой жизни и, следовательно, по цели и назначению своему являются устанавливающими определенные нормы быта, в том числе семейного. Минеи-Четьи и Прологи включают не только краткие жития святых, почитаемых на Руси, но и «слова», поуче­ния традиционного содержания, в том числе «о женах добрых и злых». Последние — ценный источник по исто­рии развития представлений о семье, месте женщины в обществе, истории внедрения христианской нравствен­ности в сферу семейной жизни. Структура «Пчелы» — бытовавшего на Руси примерно с XII в. сборника-компиляции из изречений и афоризмов, выбранных из Священного писания, патриотической литературы,— предполагала наличие системы поучений, касающихся внутрисемейных отношений.

Важным источником для раскрытия темы, несущим некоторую фактически достоверную информацию (на­пример, о деятельности реально существовавших лиц) и в то же время устанавливающим определенные мерила поведения на основе художественно создаваемых иде­альных образов, является житийная литература, в том числе входящая в перечисленные выше сборники. Рус­ские патерики («патерик» — в точном переводе «отеч-ник») были подражанием одному из видов греческой житийной литературы и объединяли сказания о жизни и «чудесах» святых отцов, иноков определенного мона­стыря. В отличие от иноземных прототипов русские патерики подобны альманахам: в них помимо обычных сказаний о жизни «подвижников веры» немало места уделялось жизни самого монастыря. Они включают и выдержки из летописей, и послания игуменов друг к другу и к частным лицам. Так, в одном из наиболее известных патериков — Киево-Печерском — помимо житий и поучений имеются бесценные свидетельства об участии древнерусских княгинь в политической жизни общества, уровне их образованности и т. п.

Поскольку большинство житий подчиняется опреде­ленному «чину», канону12, постольку для большинства исследователей интерес представляли лишь выходившие за рамки агиографического стереотипа всевозможные вставки, сделанные древнерусскими монахами-компиля­торами к переводным текстам и характеризующие неко­торые черты традиций и повседневности. Но для раскры­тия темы книги не менее важно было выявить то общее, что переходило из сборника в сборник: однообразно воспроизводимая по заданному шаблону жизнь «святых женщин» должна была служить образцом для мирян, в том числе для женщин различных классов и сословий. Поэтому некоторые свидетельства житийной литерату­ры, используемые в книге для характеристики средневе­ковых представлений в их официальной, закрепленной и освященной церковью версии о семье и месте в ней женщины, относятся автором именно к нормативным источникам 13.

Вторая группа источников помогает изучить соотно­шение нормативов и действительного положения древне-русских женщин в семье и обществе, выявить изменения в этом положении. Она объединяет ненормативные источники, свидетельства живой исторической реально­сти: нарративные, актовые и археолого-эпиграфические памятники.

К первой подгруппе следует отнести главным обра­зом летописные свидетельства |4. Трудно переоценить значение конкретно-исторического материала русских летописей, относительно точного в хронологическом от­ношении, для раскрытия роли представительниц класса феодалов на внешнеполитическом поприще, их участия в законодательной и административной деятельности. Правда, определение адекватности летописных по­вествований исторической реальности затруднено ха­рактерной для нарративной традиции средневековья тенденцией к идеализации и стандартному описанию жизни и деятельности знатных женщин. К светским повествовательным памятникам помимо летописных следует отнести и сочинения иностранцев, посетивших Русь в X — XV вв.15 Их описания дают некоторые сведе­ния о быте людей в средневековую эпоху, о распростра­ненности старых традиций в семейно-брачных отноше­ниях, в свадебной обрядности, что позволяет причислить свидетельства иностранцев, несмотря на их тенденци­озность, к необходимым источникам историко-этногра-фического характера. По происхождению источника к светским нарративным памятникам относятся «Моле­ние» и «Послание» Даниила Заточника 16. В этих ярких произведениях светской публицистики содержится ин­формация о «злых женах», отражающая современные и известные автору супружеские отношения, возможно даже связанные со вполне конкретными историческими лицами.

Вторая подгруппа включает в себя многочисленные акты феодального землевладения и хозяйства 17. Хотя актовый материал относится не ко всему исследуемому периоду, а только к XIV — XV вв., необходимость его для освещения социально-экономических аспектов темы и характеристики имущественных отношений в семье и обществе Древней Руси очевидна. Сопоставление актово­го материала с нормативным позволяет не только опре­делить степень распространенности фактов владения и распоряжения недвижимостью знатными женщинами, но и выделить некоторые основные тенденции, характер­ные для развития древнерусского права в целом, провести региональные сопоставления, необходимые для всестороннего изучения имущественных прав женщин. Развитие «женского землевладения» отразили помимо актов и писцовые книги, которые позволяют проследить ход открытой экспроприации феодальными вотчинника­ми «черных» земель Русского Севера и участие крупных земельных собственниц в процессе новгородской коло­низации 18.

Третья подгруппа — эпиграфический и сфрагисти-ческий материал, дающий дополнительную возможность для изучения реального положения женщины в семье и обществе Древней Руси. Эпиграфические свидетель­ства — это ценнейший памятник материальной и ду­ховной культуры нашего народа XII — XV вв.: в них отразился повседневный семейный, социальный, юриди­ческий быт. Само происхождение такого вида источни­ков, как грамоты на бересте, близких к обычным пись­менным источникам, обусловливает их репрезентатив­ность для освещения реальной жизни средневековых новгородцев. В новгородских грамотах — а их более 600 — можно встретить документы личной переписки между супругами, взаимные хозяйственные распоряже­ния, акты брачных сделок; некоторые грамоты XII — XV вв. отражают дееспособность женщин в области нас­ледственного и опекунского права раннего времени |9. Использованные в работе сфрагистические памятники прошлого (актовые печати), а также киевские и новго­родские граффити 20 иллюстрируют административную деятельность древнерусских женщин. Материалы архео­логических раскопок в Новгороде, Пскове, Старой Ряза­ни, Москве и других городах, фрески и книжные миниа­тюры XI — XV вв. являются ценнейшими источниками по истории одежды, обуви, украшений женщин — горо­жанок, крестьянок, знати.

Комплексный подход к письменным источникам X — XV вв. и памятникам материальной культуры Древней Руси открывает возможности для использования при исследовании поставленной проблемы сравнительного метода, который в свою очередь позволяет уточнить, как соотносились с жизнью образцы и нормы поведения, зафиксированные в интересах господствующего класса в юридических памятниках. Однако отрывочность сведе­ний в письменных источниках, пробелы в них, возника­ющие в результате как плохой сохранности, так и умыш­ленных пропусков, часто не позволяют провести прямое сопоставление нормативных и ненормативных (особен­но нарративных) документов. Другой сложностью источниковедческого характера является недостаточная документированность самой темы — истории семьи и положения женщины в ранние эпохи. В большей степе­ни это касается ненормативного материала. Этот пробел могло бы восполнить привлечение фольклорных и лин­гвистических памятников. Но поскольку фактический материал исторического эпоса причудливо перерабаты­вался народом в течение веков и позднейшие напласто­вания скрыли от нас некоторые детали исторической действительности X—XV вв., освещение проблемы на основе фольклорного материала является специальной задачей, которую автор перед собой не ставил.

Время открывает все новые «углы зрения», дает возможность по-иному взглянуть на минувшее. И чем выше и значительнее идеи современности, тем больше мы способны увидеть и понять в прошлом. Вот почему изучение памятников отечественной истории X —XV вв. непреходяще. Оно позволяет бесконечно углубляться в богатство того наследия, которое оставило нам средне­вековье, поднимать новые проблемы «живой истории», и в частности изучить положение женщин в семье и об­ществе Древней Руси.

Книга начинается с богатого политическими событи­ями X века, который решительно отграничил последую­щую феодальную эпоху от догосударственных порядков, и завершается концом XV века, который стал заметным рубежом и в истории России вообще (начало позднего феодализма и создание сословной монархии), и в правовом положении русских женщин, поскольку тогда за­вершились процессы складывания юридической систе­мы, присущей уже единому Российскому государству.

Книга — результат многолетнего интереса автора к истории русских женщин. Он пробудился еще в сту­денческие годы под влиянием Владимира Терентьевича Пашуто и Валентина Лаврентьевича Янина, и вспомнить о них при завершении работы над книгой автор считает своим приятным долгом. Глубокую признательность за полезные советы в исследовании темы и отдельных ее сюжетов автор выражает Н. С. Борисову, А. Д. Горско­му, И. Грале, В. Б. Кобрину, В. А. Кучкину, Е. Левиной, М. Г. Рабиновичу, О. М. Рапову, А. Н. Сахарову, А. Л. Хорошкевич, Я. Н. Щапову, А. И. Юхту.

Глава 1

«Галерея знаменитых россиянок»

(Древнерусские женщины

в политической и культурной

жизни общества)

История огромного государства восточных славян, раскинувшегося от Черного до Белого моря, от Дуная и Западной Двины до Волги и Урала и названного Киев­ской Русью, известна как по описаниям летописцев, хронистов, древних географов, так и по расцвеченным эпической фантазией народным легендам. Истоки рус­ской государственности обычно связывают с именами первых славянских князей — Кия, Щека и Хорива — и «сестры их Лыбеди»1.

Подробности о жизни человека в те начальные века отечественной истории — будь то князь или простолю­дин — мало известны, хотя археологические данные, относящиеся к VI—VIII вв., позволяют представить некоторые особенности быта славян, их культуры, реме­сел. В развитии ремесленных специальностей, и осо­бенно традиционно «женских» — прядения, шитья, тка­чества, большую роль играли женщины. Находки архео­логов позволяют утверждать, что среди женщин были в то время даже литейщицы 2. Их имена не дошли до нас, как и имена многих других представительниц неприви­легированных слоев древнерусского общества.

Страницы письменных источников XI—XV вв. пестрят именами участников бурных событий истории Древней Руси. И нетрудно заметить, что в истории внеш­ней и внутренней политики древнерусского государства, его экономики и культуры оставили память о себе не только выдающиеся князья и бояре, но и мудрые княги­ни и боярыни; не только мужественные правители-воины, но и дальновидные, образованные правительни­цы. Наряду с именами великих княгинь, само положение которых предполагало их участие в политических событиях, в русских летописях можно встретить немало имен княжеских и боярских жен, сестер, дочерей — участниц междоусобных заговоров, интриг, феодальных войн, а то и просто значительных личностей, преуспевших в меди­цине, математике, астрономии, в культурной жизни русских княжеств, а позднее государства Российского. Далеко не всегда можно восстановить во всей полноте портреты «галереи знаменитых россиянок», к которым мы относим не только русских по происхождению и кня­живших на Руси женщин, но и русских княжон, вы­данных замуж в другие страны, а также, например, «обрусевших» принцесс из других государств. Деятель­ность некоторых из них может быть воссоздана довольно полно, об участии других в политической жизни и борьбе известны только детали. Но все, что дошло до нас из характеристик деловых, нравственных, человеческих ка­честв древнерусских женщин,— а многие из них прояви­ли мудрость, дипломатичность, истинную любовь к оте­честву — несомненно дополняет наши представления о человеческом содержании истории, о людях давних столетий.