Изучение древности в Китае после Сыма Цяня. Ли это в китае древнем
О китайской древности
"Что вообще создано за пять тысяч лет китайской истории, кроме кошмарных земледельческих орудий, еле позволяющих кормить растущее население?" - Го Можо, первый президент Академии Наук КНР
О начале истории Китая
Среди множества мифов есть и такой — о невероятной древности китайской цивилизации. Интересно, что сами китайцы таких легенд не распространяют.
Их легенды о самих себе говорят о мифологических героях самое большее четырех-пяти тысячелетней давности. На Переднем Востоке земледелие восходит по крайней мере к ХIХ-ХIII тысячелетиям до P.X., а в Египте — даже к XIII-ХII тысячелетиям.
Кроме того, ранняя история Китая — это история племен новокаменного века, «неолита типа яншао», или культура расписной керамики. Керамика и правда очень характерная, красно-черная роспись по вазам.
Культура получила название по месту первых находок — возле деревни Яншао, на берегу реки Хуанхэ. Неолит типа яншао распространен по всему Северному Китаю, в возрасте от 2700 до 1700 года до P.X.
Изначально культура яншао знает двух домашних животных — собаку и свинью. Вскоре к ним присоединяется еще мускусная утка. Кроме множества овощей, пракитайцы разводят еще просо. Высокое такое просо, местный вид — гаолян. Еще чумиза — неприхотливейший сорт проса.
Даже с таким небогатым набором видов растений и животных культура яншао распространяется и на север, в Маньчжурию, и на юго-запад, в Синьцзян. На востоке они в XIII–XII веках до P.X. сливаются с примерно такими же племенами культуры чэнчзыяй. А вот на западе… На западе они входят в контакт с населением восточной Ферганы. То есть с арийскими народами.
Археологи и историки твердо усвоили, что все народы равны, и нехорошо говорить о чьем-то преимуществе. Они высказываются очень политкорректно. Например, так: «Своими навыками в сфере зернового земледелия… культура Яншао обязана более ранним западным вариантам единой серии культур расписной керамики Евразии». Одним словом, и яншао без арийского влияния не состоялось бы.
Около 1800 года или чуть раньше у племен культуры яншао появляются овца и корова… Наверное, это очень политически некорректный, очень расистский взгляд… Но что поделать! У людей культуры яншао не появляется буйвол, одомашненный в Индии.
Не появляется так называемый балийский скот — бантенг, одомашненный в Юго-Восточной Азии. Не появляется даже зебу — горбатый скот Северной Индии и юга Переднего Востока. Наконец, овца и корова никак не могли быть одомашнены в самом Китае — здесь не водятся дикие коровы и овцы.
Древние арии передают пракитайцам навыки животноводства. Может быть, этот вывод политически некорректный. Зато он научный и верный.
Еще они учат будущих китайцев разводить не только замечательный туземный гаолян и бесподобную чумизу, но еще ихнюю арийскую пшеницу и ячмень.
К тому же именно в XIV-ХII веках до P.X. в Китае появляется бронза. Нет никакого периода использования самородной меди, нет долгих опытов с использованием медных орудий и различных сплавов цветных металлов, как на Переднем Востоке, на Кавказе или в Южной Сибири. Бронза попала в Китай как некий готовый результат, который остается только использовать. И начался взрыв!!!
Начался период самой древней цивилизации Китая, период Шан-Инь. Название дано «в честь» двух самых мощных то ли вождеств, то ли государств: Шан и Инь. В этот период уже есть иероглифическая письменность, число иероглифов достигает трех тысяч. Есть землепашество, разведение скота, появляются города.
«Темпы его (бронзового века. — А. Б.) появления и расцвета, высокий уровень бронзолитейного дела в сочетании с рядом иных важных нововведений, как, например, письменность, практика строительства пышных дворцов и сооружения гробниц, искусство резьбы по камню, высококачественная отделка утвари, украшений и орудия и многие другие аксессуары развитой цивилизации, позволяют предполагать, что цивилизация бронзового века в Китае (эпоха Шан-Инь) очень многим обязана культурным влияниям извне».
Что же это за неопределенные «влияния»?! Политически корректный, политически грамотный автор высказывается чуть более четко: «Индоевропейские племена могли сыграть определенную роль в процессе генезиса китайской цивилизации».
Позволю себе только один вопрос: а что, какие-то другие племена, кроме арийцев, могли сыграть эту роль? Какие же?
Шан-Инь и Чжоу
А параллельно с культурой Шан-Инь, на севере Китая и в степном поясе Ордоса «на основе сев. культур крашеной керамики развилась самостоятельная северокитайская культура высокоразвитой бронзы… Племена, оставившие ее памятники, принадлежали к некитайскому населению».
Что за «некитайское население»?! Арийское, дорогой читатель, арийское. Это племена земледельцев и скотоводов, поклонявшихся солнцу, огню и корове. Мы не знаем о них даже того, что знаем о саках, бактрийцах и согдах.
Китайцы и в более поздние времена слишком презирали «варваров», чтобы описывать их общество или их внутреннюю историю. А в XII-ХI веках до P.X. сами очень мало отличались от этих варваров.
Арии Северного Китая массами переселялись в Южную Сибирь, в Забайкалье и Монголию. Там с XIV-ХIII веков до P.X. появляется новая археологическая культура — кара-сукская.
А в самом Китае как раз в XI веке происходят два важных события: под ударами племен коалиции Чжоу пали столицы Шан-Иня. Столица Чжоу в современной провинции Шэньси растет и делается могучей и богатой, а прежние города запустевают и разрушаются.
Второе событие — в Китае появляется колесница. Сами китайские ученые полагают, что появляется она «внезапно и неподготовленно». Вполне очевидно, что заимствовали ее никак не с Ближнего Востока. Вообще-то и на Ближний Восток колесницу принесли арии… Но, во-первых, никаких контактов у Китая с Ближним Востоком тогда не было. Ни с арийским, ни с неарийским.
Во-вторых, на Переднем Востоке лошадей запрягали попарно. В отличие от Ближнего Востока в Китае часто встречаются квадриги и тройные упряжки. На Переднем Востоке колесницы изображались в профиль. В арийских наскальных изображениях колесницы изображались в плане «вид сверху».
Точно так же изображают колесницу на иероглифах времен позднего Инь и раннего Чжоу — времени, когда китайцы заимствовали у ариев коня и боевую колесницу.
Мелочь? Как сказать… Такая же революция в военном деле, какая произошла на Переднем Востоке несколько раньше.
Вскоре колесница появляется и в Корее. Описывая Тангуна — легендарного основателя Корейского государства, официальные корейские историки упоминают колесницы, и даже «запчасти от колесниц».
Чуть позже…
Китайские хроники I тысячелетия до P.X. знают на севере целый ряд народов европеоидного облика. Это и серы, и усуни, известные грекам под именем асинов или асиев, юэчжи (ятии греков, яду индусов). Усуней китайские источники описывают как людей «с голубыми (зелеными) глазами и рыжими бородами, похожих на обезьян» (видимо с непривычно для китайцев волосатым телом).
К северу от юэчжей жили хунну. Их облик был если не чисто европеоидный, то европейского было в нем немало.
В VII–VI веках до н. э. в бассейне Хуанхэ китайцы вели борьбу с европеоидными племенами ди. Китайцы смешивались с ними. Отсюда у древних китайцев иногда бывали выступающие носы и пышные бороды, а у некоторых легендарных героев упомянуты и голубые глаза.
Какой из народов Севера Китая вторгался в VII–VI веках под именем ди в сердцевину Китая, непонятно. Был ли это один из них или какой-то иной европеоидный народ? Неизвестно.
Китайские источники считали, что ди проиграли войну с китайцами и ушли из Китая в Южную Сибирь. Так ли это, трудно сказать… Но, во всяком случае, в Северном Китае сделаны находки типично скифских вещей: огромных бронзовых котлов с ручками, трехгранных стрел, предметов искусства «звериного стиля». Таких изделий очень много на Енисее, встречаются они в Прибайкалье и в Забайкалье.
Означают ли находки в Северном Китае, что скифы дошли до Ордоса из Сибири? Или в Китае сформировался один из скифских этносов? Или скифские древности заимствовали индоевропейцы из Китая, которые сами не были иранцами по языку?
Предположить можно все что угодно, мы слишком мало знаем для любого уверенного утверждения.
Точно так же уходили из Китая юэчжи, а позже и хунну. Держава хунну была и могущественной, и достаточно цивилизованной, она долго сопротивлялась китайскому натиску. Только в 350 году хунну проиграли окончательно и вынуждены были уйти из Северного Китая.
Чаще всего считается, что хунну говорили на тюркских языках. Но откуда это известно, — вопрос без ответов. А вот о культе солнца и культе коров хунну известно доподлинно. «Дети коров» — называли себя хунну. В последний путь хунну сопровождала корова. Жертвенное животное клали вместе с покойником, навьючивая на нее все необходимое умершему в ином мире. Корова вела хунну к предкам.
Культ солнца и коровы… Что-то очень знакомое… Если хунну и говорили на тюркских языках, ниточка преемственности культуры тянется от древних ариев, заселявших Северный Китай.
Индоевропейский след в китайской культуре
Историки культуры установили, что коневодство, колесницы, мифы и ритуалы, связанные с конем, заимствованы китайцами в бронзовом веке с запада, в частности представление о колеснице Солнца, везомой конями, о созвездии Большой Медведицы как Повозке и т. д.
Лингвисты установили ранний вклад индоевропейцев в формирование китайской культурной лексики, преимущественно терминов скотоводства, причем Конради подтвердил заимствование анализом ситуаций с реалиями. В этом индоевропейском вкладе выделяются названия лошади (та, так, ср. монгол, mori), гуся (ngan, ср. япон. gan), кисломолочного продукта или масла (lac < *klac).
Эти названия происходят из речи западных окраин индоевропейского ареала. Этот пласт заимствований распространен и в родственных китайскому языках, то есть, возможно, заимствован еще до разделения разных языков сино-тибетской группы и отделения от них древнекитайского.
Другой пласт заимствований содержит названия собаки (hbn < * kTen) и меда (*miet). Он исходит из тохарского языка (ku, kwem; mit)! Эти заимствования отмечены только в китайском языке. Значит, это более поздние заимствования.
И еще одно… Древние китайцы были уверены, что в реках обитают драконы: огромные, красивые, яркие создания, хранители вод. Драконы способны перевоплощаться в разных существ, в том числе и в людей. Они могут дружить с достойными, а на красивых женщинах вполне могут жениться, причем от них рождаются дети.
Время от времени китайцы, жившие на берегах Хуанхэ, выбирали «невесту дракона»: самую красивую девушку по их понятиям. Невесту одевали в красивое платье, давали ей наказы — что просить у дракона… И торжественно справляли свадьбу: топили «невесту» в Хуанхэ.
Может быть, поверья китайцев определялись характером «бешеной реки» Хуанхэ? Страшная река время от времени прогрызает сложенные лессом берега, и начинается страшное наводнение, гибнут буквально сотни тысяч людей, уничтожаются плоды многолетнего труда на каналах, заливных полях и дамбах. Невеста дракона — это попытка умилостивить стихию человеческой жертвой?
Но, во-первых, таких «бешеных рек» немало. А представления о драконах, воплощениях этих рек, возникли сперва на Хуанхэ, а уже потом были перенесены на другие реки Китая и Юго-Восточной Азии. Скажем, о драконе Красной Реки говорили вьетнамцы.
Во-вторых, в эпоху неолита яншао человеческих жертв не приносили. В драконов не верили. А в эпоху Шан-Инь — вдруг поверили. Как раз тогда, когда в Китае появилось мощное централизованное государство, Хуанхэ окружили плотины, бешеная река сделалась менее бешеной и опасной…
В-третьих, кроме водяных драконов, были еще и драконы воздуха. Летучие такие, иногда очень опасные. Но жили они не в воде, а в горах, лесах, малонаселенных местах. Как и водяные драконы, они охотно общались с людьми, награждали достойных, вступали в романы с красивыми девушками…
А в-четвертых, и водяные, и воздушные драконы вовсе не были злыми и жестокими. Скорее они мудрые и справедливые, добрые и разумные.
Одна из легенд повествует о том, как некий дракон Хуанхэ влюбился в жену, данную ему людьми, и как отпустил ее на короткий срок повидаться с родными… Женщина потеряла счет времени, и это чуть не обернулось страшным наводнением: дракон в отчаянии бросился на землю, искал жену, чтобы вернуть ее домой. По духу эта легенда очень напоминает «Аленький цветочек».
Дракон — это классический персонаж арийской мифологии. О драконах рассказывают и в Европе, и в Персии, и на Руси (Змей Горыныч — типичный дракон). Есть драконы и на Кавказе… Вернее, в Закавказье. Причем грузины не имеют о драконах совершенно никакого представления, а вот армяне…
Уже урарты знали, что водяные драконы — это очень полезные и могущественные существа. Таких — драконов — вишапов надо уважать, задабривать жертвами, поклоняться им. Если урарты строили новый канал, они обязательно высекали каменное изображение вишапа — воплощение водного потока.
Современные армяне тоже знают о таких драконах и называют их таким же слово «вишап». Есть легенда о том, как слово «вишап» вошло в русскую археологическую литературу. Еще в 1920-е годы русские археологи говорили о «водяных драконах» или об «армянских драконах». Но вот через плечо Бориса Борисовича Пиотровского склоняется его юная армянская жена:
— Ой! Ты вишапа рисуешь?!
Туг ученый и понял, как называется «армянский дракон», и ввел его название в литературу.
Что же до китайцев — они творчески осмыслили, расширили, переиначили по-своему арийские представления о драконах… Но похоже, сохранили древнее языческое представление о них как положительных существах. В Европе-то драконы скорее малоприятные создания.
И нрав у них подлый, и сокровища они неизвестно зачем копят у себя в пещерах, и целые города жгут-разоряют — то для того, чтобы добыть еще сокровищ, то вообще из чистой подлости. И девиц крадут, хотя уже не очень понятно — зачем. Китайские драконы с женщинами жили, как с женами, и имели от них детей. Христиане не хотели обсуждать сексуальные вопросы — у них дракон реки Луары делает украденную женщину своей служанкой.
А драконы Шотландии так прямо питаются девицами. Если правдивы хотя бы 10 % рассказов о таких драконах-людоедах, непонятно, как вообще люди в Шотландии остались.
Так что дракон в Европе особого сочувствия не вызывает и убить дракона для рыцаря — самый что ни на есть светлый подвиг. Что ж! Нет ничего нового в том, что при смене вер прежние боги становятся бесами — страшными, но в то же время и противными. Отвратительные драконы Европы, Змеи Горынычи христианской Руси — подтверждение того, что предки драконам поклонялись. Вот как сменилась вера — все стало совершенно иначе.
Китайцы же представления о «хороших» драконах сохранили. Очень, очень достойные существа…
Возможно, это вывод политически некорректный, и даже где-то глубоко неприличный. Но эти древние арии вообще те еще штучки! И здесь отметились… В общем, даже древнекитайская цивилизация без них не обошлась.
И даже как-то не очень без них возможна… Не будь ариев, еще неизвестно, как бы пошло развитие культуры в этом уголке населенного мира.
Фрагменты книги А.М. Буровского Арийская Русь. Ложь и правда о «высшей расе»
Понравился наш сайт? Присоединяйтесь или подпишитесь (на почту будут приходить уведомления о новых темах) на наш канал в МирТесен!
welemudr.mirtesen.ru
Право в Древнем Китае
Право в Древнем Китае
Ко времени династии Хань (III век до нашей эры — 220 год нашей эры) относят образование древнекитайской народности. Название династии, восходящее к названию реки Хань (приток Янцзы), стало в дальнейшем самоназванием народа. Расширение территории ханьского государства сопровождалось значительным переселением китайцев (преимущественно на юг) и, как правило, насильственной ассимиляцией местных народностей.
Основателю династии Цзинь, Сыма Яню после периода Саньго (троецарствия) досталась разоренная и опустошенная многолетними войнами страна. Хозяйство находилось в состоянии глубокого упадка. Ирригационные сооружения разрушились, поля опустели, города сожжены или разграблены, торговые связи нарушены. Сыма Янь, стремясь укрепить империю и стабилизировать положение в ней, провел ряд важных экономических мероприятий. Он укрепил государственную собственность на землю. Им была введена система надельного землепользования, получившая название «чжаньтяньчжи», которая заключалась в том, что крестьяне получали два разных типа наделов: «поля во владении» (чжань тянь) и «поля, облагающиеся повинностью» (ко тянь). Крестьяне, получившие наделы, ежегодно должны были отрабатывать двадцатидневную барщину и вносить подворные подати шелковой тканью и пряжей. Надельное землепользование получило дальнейшее развитие в V столетии.
Несмотря на очевидное стремление властей снизить социальную напряженность и облегчить участь крестьянства, господствующая идеология в IV-VI веках выдвинула учение о том, что само Небо установило деление людей на «аристократов» (ши) и «простолюдинов» (шужэнь). Помимо этих основных сословий в Китае в эту эпоху существовали также рабы и домашняя прислуга. Сословные перегородки возникали и в среде аристократии (ши). Магнаты имели и собственные войска, причем принадлежность к военному сословию стала наследственной. Новое объединение Китая под властью династии Тан (618 – 907 годы) после периода феодальной раздробленности способствовало этнической консолидации ханьцев.
Правосознанию древних китайцев было свойственно различение божественных небесных предписаний – ли и земных установлений – фа. Ли определяли движение природных циклов, восход и заход солнца, смену осени, зимы, весны, лета и пр. Ли воплощались в ритуалах, церемониях, устоявшихся вековых традициях, правилах этикета. «Благодаря ли ограничивается хорошее и скверное, проявляется в нужный момент радость и гнев. Благодаря ли повинуются низы и проявляют мудрость верхи. Благодаря ли удается избежать беспорядка в этом бескрайнем меняющемся мире». Фа являлись результатом законодательного творчества государства. Фа должны были не противоречить ли, в противном случае неверные фа вели к стихийным бедствиям, нарушению природных циклов, завоеваниям.
Вся жизнь древних китайцев подчинялась ритуалу: от пробуждения – до отхода ко сну, от рождения – до смерти; детальнейшей регламентации подлежало все: фасон одежды, форма головного убора, тип обуви, экстерьер и интерьер жилища, даже его удаление от императорского дворца, сервировка стола, вид носилок для выезда в город, количество слуг и пр. Первый свод древних китайских законов был составлен в эпоху Чжоу – «Чжоу-ли». Согласно этому кодексу вся земля считалась государственной собственностью; верховным распорядителем земель являлся государь. Существовали государственные повинности – уплата налогов, служба в армии, исполнение общественных работ. Существовал непререкаемый авторитет старших. Старший мог пользоваться имуществом младшего, и это не считалось воровством. Все население Китая считалось подданным, и на него распространялись телесные и увечащие наказания. Практиковались человеческие жертвоприношения, ритуальные убийства в связи со смертью главы рода или господина.
История древних цивилизацийОбщество Древнего Китая
www.nitpa.org
Изучение древности в Китае после Сыма Цяня
Изучение древности в Китае после Сыма Цяня
Труд Сыма Цяня послужил образцом для создания так называемых династийных историй. По традиции они составлялись специальными комиссиями специалистов-историографов, нередко во главе с видным сановником, которые обычно назначались вскоре после гибели династии первым императором пришедшей ей на смену. В задачу комиссии, группы авторов (реже был один автор) входило внимательно изучить все материалы, имеющие отношение к истории предшествующей династии, и изложить их в форме, композиционно близкой к той, что была создана Сыма Цянем и воспринималась в качестве эталона. А так как Сыма Цянь начинал изложение с глубокой древности, которая воспринималась им в качестве первоосновы, то примерно таким же был подход и последующих историографов, авторов династийных историй (всего их традиционно насчитывается 24). Поэтому материалы о древнем Китае можно найти в любой из династийных историй, посвященных династиям времен империи, т.е. средневекового Китая. Разумеется, эти материалы обычно давались в кратком изложении.
Практика, о которой идет речь, вела к тому, что интерес к древней истории, к китайским древностям вообще никогда в Китае не иссякал. Разумеется, события древности при создании династийных историй переписывались и переинтерпретировались, но фабула их оставалась тем не менее неизменной. Это была константа, сумма знаний, которую должен был знать каждый — во всяком случае каждый образованный — китаец. Соответственно, такие знания обладали высоким статусом, они становились своего рода знаком, обозначавшим образованного человека, ученого знатока. Если же принять во внимание, что в средневековой китайской империи, во всяком случае с эпохи Тан (VII—X вв.), вся система образования и сдачи государственных экзаменов, дававших право на замещение чиновных должностей в системе бюрократической администрации, базировалась на знании прежде всего конфуцианства, конфуцианских канонов, включая и исторические сочинения («Шуцзин» и «Чуньцю» с «Цзо-чжуань»), то станет вполне очевидным, сколь важным было знание древности. А коль скоро знание было важным, как важным считалось и искусство умелой интерпретации событий истории с точки зрения текущей политики, запросов дня, то неудивительно, что споры на исторические темы всегда занимали заметное место и в придворных интригах, и в определении важных политических мер, будь то подготовка реформ или решение вопроса о взаимоотношениях с соседями.
Уже упоминалось о той огромной роли, которую с древности играла практика комментирования древних текстов. Роль эта со временем все возрастала. На древние комментарии наслаивались новые. Некоторые наиболее важные и почитаемые сочинения древности обретали по нескольку комментариев, каждый из которых ставил своей целью не только, а порой не столько прояснить неясные места текста, сколько дать им и тексту в целом определенную интерпретацию. В целом же комментирование активно способствовало укреплению и развитию знаний о древности. Более того, многие ученые китайцы составляли труды, в которых они излагали свои взгляды на различные проблемы современной им эпохи сквозь призму не просто событий древности, но и древних уважаемых сочинений. Достаточно напомнить о Дун Чжун-шу, который главное свое сочинение озаглавил «Чуньцю фаньлу», причем упоминание древней хроники «Чуньцю» было отнюдь не просто данью уважения к классическому канону. «Чуньцю» для правоверного конфуцианца Дун Чжун-шу было своего рода классической первоосновой, от которой он с великим почтением отталкивался, дабы выразить свое понимание проблем, поднятых еще в древности (см. [32, с. 111 и сл.]).
Вообще-то культ древности и тем более древних мудрецов восходит в Китае по меньшей мере к первым чжоуским правителям (имеются в виду прежде всего попытки Чжоу-гуна и его помощников переосмыслить предшествующую падению Шан историю с позиций доктрины о мандате Неба). Затем пиетет к древним мудрецам и их великим подвигам поддерживался в период Чуньцю, коща власть чжоуских ванов заметно ослабла, но культ мудрой древности был усилен и возвышен до бескрайних пределов в учении Конфуция, который, собственно, оформил и теоретически обосновал его, сделав все для широкого распространения его в Китае. И хотя после смерти Конфуция, в период Чжаньго (V—III вв. до н.э.), рядом с конфуцианством появились влиятельные соперничавшие с ним учения, вплоть до отрицавших конфуцианские идеи, почтение к древности оставалось тем не менее почти общепризнанной нормой. Аномалией на этом фоне выглядели разве что пассажи некоторых экстравагантных деятелей даосского или близкого к даосизму толка, прежде всего Ян Чжу. Даже Цинь Ши-хуан в своих стелах выражался языком, близким к конфуцианскому, — при всем том, что в реальной жизни жесткий легизм императора и его главного министра легиста Ли Сы был подчеркнуто антиконфуцианским.
Переболев свободой мысли («пусть расцветают все цветы!») и пережив страшный легистский эксперимент времен Цинь Ши-хуана, Китай с начала эпохи Хань (рубеж III—II вв. до н.э.) снова стал откровенно предпочитать мудрость древнего конфуцианства и питаться конфуцианской мудростью древности. Свой огромный вклад в эту трансформацию, даже, если угодно, реверсию, внесли прежде всего Сыма Цянь и Дун Чжун-шу, каждый по-своему: один в сфере истории и историософии, другой — в области мысли, идей, плодотворного синтеза всего полезного наследия прошлого.
Разумеется, оба они опирались на гигантскую работу, проделанную их предшественниками. Но заслуга каждого из упомянутых деятелей, живших и творивших в ханьском Китае почти одновременно, незадолго до новой эры, в том, что они своей деятельностью сыграли решающую роль в обобщении всего самого значительного, что было сделано и создано в древности в интересующей их сфере. В немалой мере благодаря именно им с самого начала новой эпохи китайской истории, эпохи империи (III в. до н.э. — XX в. н.э.), пиетет к древности был не только четко обозначен и акцентирован, но также и осознан благодарными потомками, превратился в нечто вроде рычага в руках многих поколений.
В качестве примера можно сослаться на Ван Мана, императора-узурпатора, правившего в самом начале новой эры. Взяв власть из рук малолетнего ханьского императора в период упадка династии Хань, Ван Ман приступил к серии радикальных реформ, причем одной из них была попытка осуществить на практике описанную в труде «Мэн-цзы» утопическую систему цзин-тянь. Разумеется, эксперимент не удался, а само царствование Ван Мана, несмотря на ряд других — удачных и разумных — реформ, завершилось плачевно. Но стоит обратить внимание на сам факт: утопия была воспринята в качестве чего-то реально осуществимого именно потому, что была освящена светлым именем почитаемого древнего конфуцианца, чьи труды вошли во всеми признанный и тщательно изучаемый канон и уже по одной этой причине не могли подвергаться сомнениям. Поучительный пример, не правда ли?
Конечно, этот эпизод в своем роде уникален. Насколько известно, после Ван Мана попыток подобного рода в сколько-нибудь значительном масштабе более не было. Но постоянная ориентация на мудрость древних продолжала оставаться нормой для последующих поколений, каждое из которых входило в жизнь и начинало активную деятельность с того, что тщательно изучало образцы и принципы жизни древних, детально знакомилось с уроками исторических событий и их интерпретацией в классических конфуцианских книгах. Больше того, каждый образованный человек в период империи, когда все основные идеи и институты китайского общества приобрели уже устойчивый фундамент и надлежащее обрамление, просто не мог не апеллировать к древности постоянно, на протяжении всей своей жизни. Обращение такого рода было для него естественным, как естественно использование арифметики для каждого, знакомого с высшей математикой и постоянно работающего в той сфере знаний, где математика всегда нужна.
Естественно и то, что знания о древности были в Китае не только обязательными, но и аксиоматичными: как можно подвергать сомнению основные правила арифметики?! Поэтому понятно, что отношение к прошлому у последующих поколений почти никогда не было критическим и аналитическим — оно было апологетическим. Иными словами, всерьез воспринималось и доверием пользовалось все то, что написано в древних книгах, тем более в почитаемых конфуцианских канонах. Сомневаться в том, что в них написано, было своего рода кощунством. Кощунствовать же в традиционном Китае не было принято — слишком сильны были традиция, и социальная дисциплина, и привычный для каждого с детства ритуальный церемониал, и пиетет по отношению к мудрости древних.
Разумеется, все это не означает, что конфуцианство заполнило всю сферу духовной культуры в имперском Китае. Напротив, — и мне приходилось специально об этом писать (см. [16]) — Китай знал и иные духовные и идейные течения и традиции, представленные более всего даосизмом и китайским буддизмом. Но все они, начиная с даосизма и буддизма, обычно были для Китая в целом и для китайских верхов в особенности чем-то второстепенным, тоща как официально санкционированное в качестве государственной идеологии конфуцианство практически всегда было основным, — даже если какой-либо из императоров предпочитал даосизм или буддизм.
Именно официальное конфуцианство, обязательное для всех, включая и массу неграмотных, знавших об учении Конфуция лишь понаслышке, но с младенчества впитывавших в себя его суть, квинтэссенцию его моральных и социальных норм, определяло облик традиционного китайского общества, едва ли не все основные его параметры. Достаточно напомнить о принципе выдвижения «мудрых и способных», провозглашенном с древности, воспетом конфуцианством и начавшим регулярно и активно реализовываться в масштабах гигантской централизованной империи уже во времена династии Хань. Те «мудрые и способные», которые выдвигались в ханьском Китае в качестве кандидатов в чиновники на базе «общего мнения», складывавшегося на местах, преимущественно среди духовной элиты «сильных домов» (см. [63]), и были знающими и хорошо образованными конфуцианцами.
Апеллировавшие к мудрости древних, эти ханьские конфуцианцы с их «чистой критикой» произвола временщиков энергично отстаивали идеализированные нормы воспевавшегося ими прошлого. Именно их усилиями — через посредство комментариев, новых редакций переписывавшихся ими текстов и т.п. — выкристаллизовывался тот облик древности и тот корпус древних текстов, которые позже стали эталоном для многих поколений. В период Нань-бэй чао (III—VI вв.), когда конфуцианство вместе с централизованной конфуцианской империей утратили свои позиции в Китае в условиях варварских вторжений и непрерывных войн, процесс отработки классического эталона мудрой древности был приостановлен, однако с VII в., с эпохи Тан, он был продолжен и достиг своего рода апогея: танское конфуцианство и танский стандарт культа древности можно считать эталоном совершенства, который в последующее время заботливо сохранялся и лишь незначительно, в зависимости от обстоятельств, уточнялся.
Начиная с эпохи Тан, когда была учреждена система государственных экзаменов и в силу хотя бы одного этого изучение конфуцианской древности было поставлено на строгую государственную основу, появляются и первые специальные историографические работы, как, например, сочинение Лю Чжи-цзи «Ши-тун» [122], в котором не только был дан обзор всего исторического наследия Китая, но и предпринята попытка как-то оценить труды древнекитайских историографов, их позиции и методы работы. Позже, в эпоху Сун, Чжэн Цяо (1104—1162) была написана другая аналогичная историографическая работа — «Тун чжи» [149].
Однако, несмотря на исключительное внимание к истории как таковой и к древности особенно, историографические сочинения в имперское время были в общем-то не слишком многочисленными. Гораздо большим вниманием пользовались сочинения энциклопедического характера, ставившие своей целью собрать воедино и ознакомить читателя с древними текстами или с их кратким изложением. Здесь следует в первую очередь упомянуть составленную Ду Ю (735—812) энциклопедию «Тун дянь» [109], где были собраны сгруппированные в восемь разделов сведения об истории, административной практике, хозяйстве, этике и иных вопросах, относящиеся к древности и к первым векам имперского периода. Спустя тысячелетие, в 1886 г., было издано в Китае продолжение этой энциклопедии («Сюй тун дянь»), доведшее описание всех выделенных Ду Ю вопросов вплоть до 1644 г., до начала империи Цин. В разное время были созданы также и другие энциклопедии — «Цэ фу юань гуй», «Вэнь сянь тун као» [125], «Тай пин юй лань» [136] и ряд других, вплоть до уникальной многотомной «Юн лэ да дянь». Во всех них весьма значительное место всегда уделялось древности.
Кроме энциклопедий китайские ученые составляли и сводные исторические сочинения, крупнейшим среди которых считается труд Сыма Гуана «Цзы чжи тун цзянь» [131], изданный в 1084 г. В этой работе дается хронологическая сводка событий за 14 столетий, причем в процессе ее составления автор и его помощники широко использовали метод сопоставления данных разных источников с целью реконструировать наиболее достоверную, на их взгляд, версию исторического процесса. На основе сочинения Сыма Гуана позже был создан дополненный и переработанный вариант сводной исторической ретроспективы — «Тун цзянь ган му», переведенный в конце XVIII в. на французский миссионером Ж.Ш.Майя [264]. Существует (в рукописи) и русский перевод этого текста, выполненный в прошлом веке Н. Я. Бичуриным.
Следует заметить, что особой отраслью изучения древности и древних текстов была средневековая китайская протоархеология и протоэпиграфика. Речь о практике цзинь ши сюэ (изучение металлических и каменных изделий). Начиная с эпохи Сун все древние, случайно обнаруживавшиеся при обработке земельных участков металлические, чаще всего бронзовые, и каменные изделия, будь то сосуды (с надписями и без них), зеркала, стелы, керамические обломки, печати, оружие и т.п., тщательно собирались в музеях и хранилищах, где они активно изучались специалистами и время от времени публиковались с соответствующими пояснениями, комментариями, переводами текста. Издательское дело в Китае, как известно, было хорошо поставлено по меньшей мере с той же сунской эпохи, и это способствовало накоплению ксилографических публикаций как упоминавшихся выше классических канонов и иных книг древности, так и средневековых сочинений, включая различного рода сводные и историографические труды, энциклопедии и многочисленные древние памятники.
Средневековая китайская историография в самом широком смысле слова — если попытаться в немногих словах охарактеризовать ее в целом — отличалась явно выраженной тенденцией к накоплению и логическому осмыслению исторического наследия Китая, прежде всего древности. Разумеется, в династийных историях, начиная с «Хань шу» и «Хоу Хань шу», посвященных обеим династиям Хань, тщательно и всесторонне описывались и характеризовались и события времен империи, что было едва ли не главной задачей каждого последующего поколения историографов по отношению к истории сошедшей с политической сцены династии. При этом следует специально подчеркнуть, что для любого средневекового китайского историографа времен империи, вплоть до XIX в., не было и не могло быть сомнений в том, что исторический процесс и все события конкретной истории следует описывать и осмысливать именно так, как это делали его далекие предшественники начиная со времен династии Чжоу.
Разумеется, с веками совершенствовалась методика исследования, изменялись принципы подхода к оценке и интерпретации исторического материала — и внимательный анализ современного специалиста вполне в состоянии это обнаружить. Но в главном, в генеральном подходе к истории, сложившемся в древности и почтительно заимствованном у нее, принципиальных изменений за века и даже тысячелетия не произошло. История по-прежнему воспринималась как школа жизни, как кладезь поучительных событий и эпизодов, смысл которых давно уже вскрыт господствующей и высоко всеми ценимой конфуцианской доктриной.
Из этого само собой вытекало некритическое отношение к историческому документу, тексту, зафиксированному факту. Критике могли быть подвергнуты в ходе текстологического анализа отдельные термины, интерпретации их и т.п. Но то была текстологическая, филологическая, смысловая критика, не более того. Критики же исторической, т.е. критического отношения к тексту, к документу и его содержанию в целом, практически не существовало по меньшей мере до рубежа XIX—XX вв., когда на традиционную китайскую науку, и историографию в частности, не стала оказывать заметное влияние проникшая в Китай наука европейская.
Поделитесь на страничке
Следующая глава >
history.wikireading.ru
11.10. Подражали ли китайцы под властью манжуров «древним образцам»?
11.10. Подражали ли китайцы под властью манжуров «древним образцам»?
Сегодня считается, будто бы в эпоху правления манжуров «китайские мастера НЕ ИСКАЛИ НОВЫХ ПУТЕЙ, А ВОЗВРАЩАЛИСЬ К СТАРЫМ, ЗАБЫТЫМ ПРИЕМАМ» [151], т. 5, с. 320. Оказывается, что именно в эту эпоху в Китае вдруг «появляются описания различных ремесел и производств В ДРЕВНОСТИ И В СРЕДНИЕ ВЕКА» [151], т. 5, с. 320.
С подобными явлениями якобы «возрождения древних искусств» мы уже хорошо знакомы по скалигеровской версии истории. Там их предостаточно. Вдруг якобы начинают «возрождаться» древние ремесла, выходить из печати древние учебники и так далее и тому подобное. Как правило, это означает, что на самом деле никакого возрождения не было, а происходило ЗАРОЖДЕНИЕ чего-то нового. Сама же теория «упадков и возрождений» появилась гораздо позже — когда в скалигеровской версии истории стали замечать повторы. Которые надо было как-то объяснять.
Поэтому, «возвращение» китайских мастеров эпохи манжурского владычества якобы к «старым забытым приемам» означает, скорее всего, что именно при манжурах эти приемы и были впервые применены в Китае. И лишь затем, при удревлении китайской истории, их изобретение было отнесено в баснословную древность. Отчего и получилось, будто бы в веке китайские мастера вдруг каким-то загадочным образом стали вспоминать старые, давно забытые китайские приемы.
Кстати, были ли «давно забытые приемы» действительно китайскими — в современном понимании этого слова? В этом можно усомниться.
Оказывается, манжурские «богдыханы, не особенно придерживались традиции (речь идет о китайской традиции — Авт.) и охотно привлекали художнике» из среды европейских миссионеров. Некоторые из них, например, итальянец Джузеппе Кастильони и австриец Игнатий Зикерпарт, стали придворными живописцами. Они работали в своеобразной манере, сочетавшей приемы живописи ЕВРОПЕЙСКОЙ И ТРАДИЦИОННОЙ КИТАЙСКОЙ [151], т. 5, с. 520.
Отметим, что «в Европе произведения китайской культуры получили широкую известность в XVII и особенно в веках» [151], т. 5, с. 324. То есть — в эпоху манжуров.
