Женщины-гладиаторы в Древнем Риме. Женщины в древнем риме

Женщины в Древнем Риме.

1. Юридический аспект.

   Если вы обратитесь к юристам, которые обычно изучают устои общества лишь при помощи законодательных текстов, они изобразят вам в самых мрачных красках положение женщины в древнем Риме: она лишена всех гарантий, которые по более мягким греческим законам ограждают ее интересы; она беззащитная жертва отца или мужа, который имеет над ней право жизни и смерти; ее продают, покупают, приобретают на основании давности владения, она служит предметом иска в суде, как рабыня или как животное; ее бесправие и ее рабство кончаются только вместе с жизнью; от тирании мужа или отца она освобождается только для того, чтобы подпасть под тиранию родственников.

2. Фактическое влияние женщин.

   Но если вы оставите на время в стороне юридические формулы и посмотрите, как определилось положение женщины на основании нравов и обычаев, какое место занимает она в общественной жизни, одним словом, что такое она представляет собою в действительности, то вы увидите, как сцена, так сказать, внезапно переменится на ваших глазах: это уже больше не рабыня, беспомощная и угнетенная, это матрона, мать семейства, почитаемая рабами, клиентами и детьми, пользующаяся уважением своего мужа, любимая всеми, хозяйка своего дома; ее влияние проникает даже на площадь народного собрания и в курию сената. Римляне не держали своих женщин в тиши и уединении гинекеев, она появлялась у них и в театрах, и на праздниках, и на пиру: везде ей было почетное место; всякий уступал ей дорогу, даже консул со своими ликторами. Впрочем, ее редко можно было встретить в публичном месте или на общественном собрании: добродетель сделала ее такой же домоседкой, какою гречанка была по принуждению, - ее обычное место было у домашнего очага в атриумах. Этот атриум не был, подобно гинекею, отдаленным помещением, теремом в верхнем этаже дома, укромным и недоступным убежищем. Атриум был центральным помещением в римском жилище, общим залом, в котором собиралось все семейство, где принимались друзья и чужестранцы; здесь у очага возвышался жертвенник богам-ларам, и вокруг этого святилища стояло все, что было самого драгоценного и почитаемого в семействе: брачная постель, изображение предков, холст и веретено матери семейства, сундук с документами и домашней кассой; все эти сокровища находились под охраной матроны. Она приносила жертву, как и сам домовладыка, богам-ларам; она заведовала домашними занятиями рабов; руководила воспитанием детей, которые долго, до самого юношеского возраста, оставались подчиненными ее надзору и власти; наконец, она разделяла со своим мужем заботу по управлению имуществом и заведованию домашним хозяйством. С той минуты, как новобрачная вступила в атриум своего мужа, она была приобщена ко всем его нравам. Именно это выражала древняя формула: переступая порог мужнего дома, молодая жена обращалась к нему со следующими словами: «Там, где ты хозяин, там я буду хозяйка». Жена действительно была хозяйкой всего того, над чем муж был хозяином; каждый в доме, не исключая даже мужа, звал ее «госпожа», и Катон Старший выразил лишь в преувеличенной форме по существу совершенно верное замечание, когда в шутку восклицал: «Везде мужи управляют мужами, а мы, которые управляем всеми мужами, находимся под управлением наших жен».

   Влияние женщины проявлялось не только под сенью домашнего очага и в тесном кругу семейной жизни. Женщина фигурирует на каждой странице римской истории. Напрасно закон устраняет ее от участия в общественных делах: ее влияние, явное или тайное, сказывается беспрестанно, решая судьбы государств. Можно подумать, что римляне в своих летописях и преданиях нарочно связывали самые славные свои воспоминания с именем какой-нибудь героини; и, если верить традиционной истории, Рим не менее обязан добродетели своих матрон, чем мудрости своих законодателей и мужеству своих воинов. Супружеская преданность и дочерняя привязанность сабинянок способствовали образованию римской нации; нравственной чистоте Лукреции и невинности Виргинии

   Рим, дважды порабощенный Тарквиниями и децемвирами, дважды обязан поводом к своему освобождению; только одни мольбы жены и матери могли убедить Кориолана не губить отечество; ловкие наущения честолюбивой жены внушили Лицинию Столону знаменитый закон, которым утверждалось торжество римской демократии; и последние герои этой демократии — оба Гракха выросли такими под влиянием воспитания, которым руководила мать. Особенно замечательно, что среди героинь древнего Рима, в противоположность Греции, не было ни одной куртизанки; все эго чистые девушки, верные жены, преданные своему долгу матери; и именно в непоколебимой верности этих женщин их незаметным обязанностям и скромным добродетелям своего пола и заключается все их величие. Пусть все эти рассказы наполовину вымышлены - все равно: в этих легендах я вижу наивное выражение народного чувства и нахожу неопровержимое доказательство уважения и почтения, которыми древние римляне окружали своих жен и матерей. Они поняли, что семейные добродетели так же необходимы для существования государства, как и доблесть, гражданская или воинская, и вся история только подтверждает прекрасные слова Сенеки, которые он сказал позже, во времена гораздо менее счастливые: он сказал, что для женщин «разврат не просто порок, а нечто чудовищное».

   Во времена Империи мы видим, что женщины высшего общества открыто вмешиваются в политические интриги, проявляя при этом свойственные им хитрость и упорство. Сенека в значительной степени обязан был своей квестурой деятельным хлопотам тетки; это была простая женщина, жившая в уединении, но привязанность к племяннику извлекла ее из этого уединения и сделала смелой: сам Сенека говорит, что она руководила выборной агитацией в его пользу. В виду всего этого понравиться женщинам было одно из средств сделать карьеру. Тацит говорит об одном сановнике, все таланты которого заключались в умении снискать благосклонность женщин. Вне Рима они были еще более могущественны. Ничто здесь не мешало им пользоваться тем значением, которое они желали иметь, так как здесь они не были на глазах у императора и у других лиц, которых могли бы бояться. Дело дошло до того, что однажды в сенате поставлен был на обсуждение вопрос, можно ли позволять правителям провинции брать с собой жен. Один суровый сенатор, Цецина Север, горько жаловался на всевозможные злоупотребления, причиной которых были женщины, и заявил что с тех пор, как они были освобождены от уз, которыми предки считали нужным их связывать, женщины царствуют в семье, в суде и в войсках. Резкость Цецины не нашла себе, впрочем, сочувствия, и хотя обычно сенат не упускал случая восхвалять прошлое, но на этот раз большинство было того мнения, что во многих случаях, очень хорошо сделали, смягчив суровость вредных законов, и проконсулам была оставлена свобода брать с собой свои семейства. Все, однако, должны были признать, что в обвинениях против женщин много справедливого: в самом деле, не было ни одного дела о лихоимстве, в котором бы не была замешана жена правителя, и все провинциальные интриганы обращались к ней, и она вмешивалась в дела и решала их (Тацит). Она вмешивалась во все, даже в военное дело; бывали женщины, которые на коне около своего мужа присутствовали при учении, производили смотр и даже обращались к войскам с речью. Некоторые из них приобретали популярность в легионах, и не раз солдаты и офицеры складывались, чтоб поставить статую жене своего командира.

   Во всяком случае, такой независимостью женщины пользовались вследствие вошедшей в обычай снисходительности по отношению к ним, а не на основании каких-нибудь правил. Гражданские законы совершенно этому противоречили, философия относилась к этому не менее сурово. Цицерон приводит одно весьма резкое место из Платона против женщин и, по-видимому, готов сам подписаться под ним. У Сенеки встречается грубое утверждение, что женщина существо невежественное и неукротимое, неспособное управлять самим собой; не может быть, следовательно, и речи о даровании им преимуществ или о требовании для них большей справедливости и равенства.

   Но то, против чего мудрецы так сильно ратовали, делалось само собой. В то время как философы и законодатели силились удержать женщину в постоянной опеке, общественное мнение ее совершенно эмансипировало. Происходило это, вероятно, вследствие высокого мнения римлян о браке: они смотрели на него, как на «слияние двух жизней», а это слияние могло быть полным только в том случае, если у супругов все общее. «Я вышла за тебя замуж, — говорила Бруту благородная Порция, — чтобы поделить с тобою счастье и несчастье, которое встретится в твоей жизни». Такое разделение горя и радости вводило в семью принцип равенства; и ничто в конце концов не устояло перед этим принципом. Он мало-помалу восторжествовал и над предрассудками света, и над теориями философов, и над предписаниями закона. Строгие правила против женщин неизбежно должны были быть уничтожены или же остаться без применения. Юристы не замедлили указать, какими искусными способами можно устранить ограничения, созданные для женщин древним гражданским правом, и уравнять их с мужьями.

   Чтобы узнать, до какой степени они были свободны, стоит только обратиться к надписям. Мы перестанем оплакивать их судьбу, когда познакомимся с этими документами. Женщины, оказывается, имели право составлять, так же как и мужчины, общества с избираемою главой. Одно из таких обществ носит почтенное название «общества для распространения стыдливости». Случалось, что такие организации вмешивались в муниципальные дела и играли в них определенную роль. В них обсуждался, например, вопрос о вознаграждении одному городскому магистрату и об изыскании средств для этого. Во время выборов женщины не подавали голоса; но зато они усердно агитировали в пользу того или другого кандидата. Богатых и знатных женщин признательность сограждан не отделяла от их мужей и им ставили общий памятник. Часто они становились благодетельницами города: сооружали за свой счет храмы, портики, украшали театры, устраивали от своего собственного имени игры и в благодарность за это получали восхваляющие их постановления. Мы имеем текст такого постановления, сделанного сенатом одного итальянского города в честь знатной дамы по имени Нуммия Валерия — жрицы Венеры. В этом постановлении сказано, что «все сенаторы единогласно решили даровать ей звание "покровительницы города" и просят ее благосклонно принять этот титул, а также принять каждого гражданина в отдельности и весь город вместе в число клиентов своего дома и при всех обстоятельствах оказывать им свое могущественное покровительство»; наконец, испрашивается ее согласие на поднесение бронзовой плиты, на которой написано это постановление и которая будет вручена ей магистратами города и важнейшими членами сената.

3. Браки в Древнем Риме.

-Патрицианский брак.

<<Месяц тому назад Мамурра звал меня на свадьбу одного из своих друзей из знаменитого семейства Фабиев, который брал в жены девушку из рода Метеллов. Это была настоящая патрицианская свадьба, поэтому, придя к Метеллу, мы нашли вестибюль дома наполненным массой людей, которые толпились даже на улице. Не без труда пробрались мы в атриум, а оттуда в перистиль. 

Затерявшись в толпе, я слышал, как кто-то рассказывал об обручении. Оно происходило у Метелла в присутствии обоих семейств и их друзей в первом часу дня (шесть часов утра) — час самый благоприятный для обручения. Юрист Антистий Лабеон был распорядителем; он непременно хотел, чтобы обручальный акт был записан, хотя совершенно достаточно было бы и словесного уговора. Он заметил важно Метеллу: «Обручение, как и свадьба, могут быть совершены только по добровольному соглашению обеих сторон, и девушка может воспротивиться воле отца в случае, если гражданин, которого ей предоставляют в качестве жениха, имеет позорную репутацию, вел или ведет дурную жизнь. Имеешь ли ты, дитя мое, сказать что-нибудь по этому поводу? Ты не отвечаешь? В таком случае мы пойдем дальше, предполагая, что если девушка не сопротивляется открыто, значит, она согласна». Подписавши акт, Фабий предложил своей невесте, как залог заключенного с ней договора, железное кольцо, совсем гладкое и без всяких камней. Метелла приняла его, и в знак сердечного единения, которое отнынедолжно царствовать между ней и Фабием, она надела кольцо на предпоследний палец левой руки, потому что в этом пальце, говорят, есть нерв, соединяющий его с сердцем. 

Кто-то другой сделал замечание, что раньше не устраивали свадеб, не совершивши предварительно ауспиций. Но уже давно этот обычай вышел из употребления, и если теперь молодая римлянка и обращается еще к богиням Camelae, покровительницам невест, то уже благочестие не заставляет их, как прежде, идти накануне свадьбы с матерью или какой-нибудь родственницей в храм, чтобы провести там ночь в ожидании какого-нибудь оракула. Теперь один из жрецов, который должен был бы присутствовать при вопрошании воли небес, приходит только для формы сообщить, что не было никаких неблагоприятных ауспиций, и этим все довольствуются. 

Разговор этот был прерван молодой Метеллой, которая пришла в сопровождении своей матери. Она может быть названа типичной римской красавицей: это была блондинка с низким лбом, маленьким орлиным носом, черными и очень быстрыми глазами, над которыми дугою идут брови, начинающиеся чуть не у самых щек и почти сросшиеся на переносице, с маленьким ротиком, щеками цвета роз и лилии, маленькой ножкой, белой и длинной рукой, пальцы которой, округленные и слегка приподнятые в концах, украшены розовыми ногтями. 

Особенный блеск красоте Метеллы, которой было 14 лет, придавал костюм новобрачной: на ней было гладкое белое одеяние, длинное, ниспадавшее до самого пола, а сверху грациозно накинутая на голову palla, которая окаймляла ее лицо, оставляя на лбу открытыми волосы, разделенные пробором на две пряди. Это обычный костюм матрон, только причесана была новобрачная и palla на ней была надета так, как у весталок, в знак ее чистоты и невинности. Разница была лишь в цвете palla, которая у Метеллы была не белая, а цвета шафрана или скорее желтоватого пламени, вследствие чего такая одежда называется flammeum. Такая palla, предназначенная исключительно замужней женщине, служила ей как бы покрывалом, откуда и само название патрицианской свадьбы nuptiae. Обута была новобрачная в башмаки также желтого цвета. 

Гражданская власть не вмешивается в подобного рода браки; но того же нельзя сказать о духовной власти. Pontifex Maximus и фламин Юпитера занимали почетное место на этих свадьбах и освящали их. Этих жрецов ожидали, прислушиваясь, когда наконец пучки прутьев застучат в дверь и возвестят об их приходе. Они тотчас были введены в sacrarium, куда за ними последовали будующие супруги, их родители, а также 10 свидетелей, как того требовал закон. Метелл приказал открыть перистиль для всех, и толпа заполнила портики. 

Фабий и Метелла поместились в кресло с двумя сидениями, оно было покрыто шкурой овцы, принесенной в жертву. Фламин положил правую руку девушки в правую руку юноши и произнес священные слова, означавшие, что жена должна быть приобщена к имуществу мужа и его святыням. Затем он принес Юноне, покровительнице браков, жертву с возлияниями из вина с медом и молока. Среди жертвенных предметов был между прочим пшеничный хлеб, называемый far, который приносила новобрачная. От этого хлеба far и произошло название такого рода брака — confarreatio. Во время жертвоприношения печень жертвы бросалась к подножию алтаря в ознаменование того, что всякие огорчения должны быть изгнаны из этого супружества. 

Метелл сделал своей дочери свадебный подарок: дал ей полное приданое, драгоценные камни, ожерелья. Этот подарок был делом его щедрости, но в условиях, записанных на свадебных табличках, сказано было, что Метелла принесет с собой миллион сестерций (обычное приданое девушек из хорошей семьи), причем эта сумма должна быть уплачена в три срока; первая же часть в самый день свадьбы. По выходе из sacrarium'а обе семьи вместе с десятью свидетелями и авгуром заперлись, чтобы заняться этим делом. Согласно весьма распространенному обычаю, Метелла приносила с собой в дом также и раба, известного под именем приданного раба. Вслед за этим таблички, на которых был написан брачный договор, помещены были в государственный tabularium, а копия с них в tablinum дома.

Но свадьба патрицианская не кончается церемониями confarreatio; остается еще церемония введения новобрачной в дом супруга. Мамурра снова пришел за мной, чтобы присутствовать на этом зрелище. Я остановился перед домом, украшенным гирляндами из зелени и цветов, двери его были убраны белой материей. Это было жилище Фабия. Против входного коридора, в глубине atrium'a возвышалась великолепная постель, покрытая ковром из тирского пурпура с золотым шитьем. Вокруг постели стояло шесть статуй богов и богинь, покровительствующих браку. Шествие отправилось из дома Метелла в тот момент, когда звезда Vesper (Венера) показалась на небе. Во главе процессии шли шесть вольноотпущенников со свадебными факелами. Вслед затем новобрачные поместились по обеим сторонам Марции, матери молодой. 

Эта последняя, стоя несколько позади, положила им руки на плечи, как бы подталкивая их друг к другу, и сказала дочери, чтобы она взяла правой рукой правую же руку мужа. Тогда три юноши, происшедшие от патрицианского брака, и притом такие, у которых еще живы родители, подошли к Метелле, надвинувшей покрывало до самых глаз, и притворно стали вырывать ее из объятий матери. Двое взяли ее за руки, а третий стал впереди с факелом из боярышника, чтобы предохранить новобрачную от порчи и дурного глаза. Перед ним поместились рабыня и молодой слуга; первая несла прялку с пряжей и веретено, второй — ивовую корзину с разными принадлежностями женского рукоделия. 

Статуи четырех божеств, поставленные на носилки, открывали шествие. Это были: Jugatinus, бог ярма; Domiducus, который ведет женщину к дому ее мужа, Domitius, вводящий ее в дом, и Manturna, которая заставляет ее там оставаться. 

Процессия двигалась при свете множества факелов из соснового дерева. Шествие было очень шумным и оживлялось «фесценнинами» — шутками очень вольного содержания, которые дети напевали в уши новобрачной. Было еще символическое восклицание — talassio, старинное слово, обозначавшее корзину для пряжи: этим восклицанием имелось в виду напомнить молодой ее обязанности пряхи. Женщины сопровождали этот крик легким ритмическим хлопанием в ладоши. 

Как только кортеж прибыл в брачный дом, Фабий стал перед дверью и, обращаясь к Метелле, спросил ее: «Кто ты?» «Где ты будешь Гай, там я буду Гайя», — отвечала та в ознаменование того, что она готова разделять жизнь и судьбу своего мужа. Тогда один из трех друзей жениха предложил ей взять зажженный сосновый факел и воду; это делалось для очищения, а также в знак того, что она будет отныне делить воду и огонь со своим мужем. Новобрачная прикрепила к дверям шерстяные повязки — это значило, что она будет хорошей пряхой, — и помазала косяк свиным и волчьим салом для предотвращения колдовства. Потом ее подруги подняли ее, чтобы пронести в двери, так как было бы дурным знаком, если бы ее ноги коснулись порога. Молодой также должен выполнить символический обряд; он бросал детям орехи, как бы заявляя этим, что отказывается от всяких пустяков. 

Когда Метелла вошла в атриум, ее посадили на шерстяную волну и вручили ключ — символ управления домом, которое будет ей вверено, а Фабий поднес ей на блюде несколько золотых монет. За этим последовал роскошный ужин. Женщины, которые были только один раз замужем, сидели с белыми венками на головах. Вечером старшие из них отвели Метеллу на брачное ложе. Едва она вступила в комнату, раздался хор юношей и девушек, певший свадебные песни под аккомпанемент флейты. 

Вскоре матроны вышли, и под звуки продолжавшегося пения новобрачный был введен к своей супруге. На другой день происходила repotia у молодых — ужин, на котором новобрачная впервые исполняет обязанности хозяйки дома.

-Плебейский брак.

Плебейский брак представляет собой куплю (coemptio). Муж покупает себе жену, которая по закону становится его рабой. Ее продает отец или опекун в присутствии магистрата, пяти свидетелей из римских граждан и libripens'a — буквально, свободного весовщика, т. е. без пристрастного посредника, который присутствует при всякой купле-продаже. В данном случае продажа чисто фиктивная, так как цена продаваемой женщины всего один ас. 

Вот оба семейства предстали пред претором. Первая формальность — взаимное согласие сторон; оно необходимо для обручения и, следовательно, тем более для брака. «Женщина, — говорит жених, — хочешь ли ты быть матерью моего семейства?» «Хочу», — отвечает она; потом в свою очередь спрашивает жениха: «Хочешь ли ты быть отцом моего семейства?» «Хочу», — отвечает тот. Чтобы напомнить молодой девушке о ее новой зависимости, муж слегка разделяет ей волосы дротиком и проводит острием шесть раз по голове. 

Несколько молодых людей подошли затем к женщине, сделали вид, будто хватают ее силой, и отправились с новобрачной в дом ее мужа, куда и пронесли ее, не коснувшись порога. 

По дороге они остановились на первом перекрестке перед одной из открытых ниш, которые часто встречаются в таких местах; молодая женщина достала из-за пазухи кошелек, вынула оттуда ас и предложила его ларам перекрестка, после чего процессия продолжала свой путь. 

Женщина, вышедшая замуж таким браком (coemptio), не приобщается к культу пенатов своего мужа, святилище которых составляет самое сокровенное место в доме. Этот брак юридически ставит ее в положение рабыни, так что она имеет право чтить только общественных ларов — божества, покровительствующие рабам. Она, впрочем, должна сделать также приношение и ларам домашнего очага, тоже в виде аса, который она, по странному обычаю, приносит в день свадьбы в своей обуви. 

Таковы обряды плебейской свадьбы.

  Источники: "Очерк положения женщины в семье", Лароз и Буасье "Римская религия".