Кто и зачем придумывал древних славянских богов? Изобретения древних славян
Вопрос об изобретении славянских
ТОП 10:
Письмен. — Недостоверное сказание
Храбра. — Одновременное существование
Кириллицы и глаголицы. — Принесение
Первой из Корсуня Кириллом и Мефодием. —
Домыслы позднейших книжников. —
Труды ученых славистов
Константин и Мефодий были родом, очевидно, Греки, и первоначально знакомились с славянским языком, конечно, благодаря соседству болгарских поселений с Солунью, или вероятному присутствию болгарского элемента в самом городе. Но едва ли они владели этим языком вполне. Особенно последнее можно сказать о Константине, который еще во времена отрочества был взят в Константинополе, где и получил свое образование. Мефодий, вероятно, долее оставался на родине и ближе ознакомился с языком болгарским. Недаром же в одном древнем прологе сказано, что Кирилл упросил брата Мефодия сопутствовать ему в Хазарию, зане умняше язык словенск (О времени происх. слав. письмен — Бодянского, 73). Братья, по-видимому, очень хорошо знали, что в Хазарии они прежде всего встретят Болгарское племя. В Корсуни они нашли некоторые книги Священного Писания в переводе на славянские письмена. В то же время они воспользовались проживавшими в Корсуни Славянами, чтоб усовершенствовать себя и в разговорной речи.
Затем, славянский язык и найденный перевод Псалтири и Евангелия проходят уже чрез все житие Солунских братьев1. Так, еще не выезжая из Тавриды, Константин укрепляет в вере обитателей Фуллы и обращается к ним с речью, конечно, на их родном языке, а иначе они его не поняли бы: при этом он дает им целовать святое Евангелие. А мы уже заметили, что эти обитатели Фуллы, по всем соображениям, были не кто иное, как часть
1См. паннонские жития Константина и Мефодия в Чтен. Общ. истор. и Древн. 1863 г., № 2 и 1865 г., № 1.
тех же Черных Болгар. После его возвращения из Тавриды является к императору посольство от Моравских князей с просьбой прислать им учителей, и император отправляет к ним Солунских братьев, как хорошо знающих славянский язык. Снаряжаясь в Моравию, братья, как повествует их житие, приготовляют прежде всего Евангелие и Псалтырь как книги наиболее необходимые для богослужения. Конечно, это были те самые книги, которые они нашли в Корсуни и, по всей вероятности, взяли с собой или списали. Во всяком случае, дело идет о переписывании готовых славянских книг и о продолжении переводов, и едва ли имеет какую-либо вероятность известие жития о том, чтобы братья принялись изобретать славянские письмена только тогда, когда император решил отправить их в Моравию. Невозможно было бы в такой короткий срок составить алфавит и перевести хотя одно Евангелие. Да притом и не было нужды изобретать славянское письмо и переводить Евангелие, так как братья то и другое уже нашли в Корсуни. Впрочем, в житии и не говорится об изобретении письмен; а употребляются неопределенные и весьма краткие выражения: «и тогда сложи письмена и нача беседу писати евангельскую». Это говорится в Паннонском житии Константина; а в житии его брата Мефодия по поводу отправления в Моравию сказано: «Да ту яви Бог философу словенскы книги, и абие устроив письмена и беседу ставль»; а далее упоминается, что «псалтырь бо бе токмо и евангелие с апостолом и избранными службами церковными с философом преложил первые»; то есть это сделал Мефодий еще вместе с братом, отчасти в Моравии, а отчасти (как свидетельствует житие Константина) до прихода в Моравию. По смерти брата, когда Мефодий один подвизался в Моравии в сан архиепископа, то он «отъ ученикъ своихъ посажь два попы скорописца зело, преложи въбързе вся книгы испълнь, разве Макавеви, от греческа языка въ словеньскъ шестию месяцъ». Уже само указание на время, то есть на шесть месяцев, и на скоропись исключает всякое вероятие, чтобы тут шла речь собственно о переводе почти
всего Священного Писания; оно отчасти было переведено прежде Константина и Мефодия, а отчасти сделано их трудами или под их руководством.
Что в житиях Константина и Мефодия обозначается еще неопределенными выражениями, допускающими разнообразные толкования, то в более позднем произведении, именно в Сказании черноризца Храбра о письменах Славянских, облекается в более определенные формы. Последнее уже прямо приписывает Константину и Мефодию изобретение славянских письмен и переводов Священного Писания на славянский язык. Но в хронологическом отношении между житиями и Храбром существует непримиримое разногласие. По смыслу житий, изобретение письмен предпринято было только вследствие посольства Моравских князей, то есть в 862 году; этот год принимают и наиболее известные слависты, например Шафарик и Бодянский. (См. доказательства, собранные в книге последнего: О времени происхождения Славянских письмен.) Но Храбр приводит самый год изобретения, именно 855-й, и этого года держались некоторые другие слависты (например, Добровский и Гильфердинг). Но если принять последнюю хронологию, то уничтожится сам повод изобретения, приводимый житием, то есть предстоявшая миссия в землю Моравских Славян, так как в 855 году еще не было о ней речи. Притом, по замечанию г. Бодянского, Храбр говорит, что письмена были изобретены во времена Михаила царя Болгарского, Растица князя Моравского и Коцела Блатенского, — между тем как Коцел наследовал своему отцу в княжестве Блатенском только в 861 году. Г. Бодянский указывает и другие обстоятельства, противоречащие 855 году, как времени изобретения письмен. Кто был черноризец Храбр, когда и где писал свое сказание, до сих пор остается неизвестным. Его относят обыкновенно к X веку и даже считают современником царя Симеона, преимущественно на основании следующего выражения: «суть бо еще живи, иже суть видели их», то есть живы те, которые видели Константина и Мефодия. Но это выра-
жение встречается только в одном списке сказания (в библиотеке Московской Духовной академии) и потому дает повод к некоторым сомнениям, то есть не есть ли это позднейшая вставка? А также: действительно ли под словом их надобно подразумевать Кирилла и Мефодия? Далее, мы не имеем списков этого сказания ранее второй половины XIV века; по смыслу же сказания совсем не видно, чтобы сочинитель по времени жил очень близко к Солунским братьям.
По нашему мнению, исследователи недостаточно обращали внимания на полемический характер Храброва сказания. Оно, очевидно, было написано с целью защитить уже сложившееся представление о Солунских братьях, как изобретателях письмен, от тех скептиков, которые не согласны были с этим представлением. Например, он указывает на людей, утверждавших, что Константин и Мефодий не хорошо устроили письмена, так как они все еще продолжают устраиваться. А в конце сказания, обозначая время изобретения письмен, сочинитель прибавляет: «суть же и ини ответи, яже и инде речем», то есть существуют и другие ответы или мнения об этом предмете; но о них поговорим в другом месте. Следовательно, во времена Храбра были разные мнения о времени изобретения. Все это указывает, что он совсем не жил так близко к эпохе Кирилла и Мефодия, как то казалось. Мы полагаем, что сказание Храбра едва ли было написано ранее XI века, а следовательно, едва ли ранее того времени, когда деятельность Солунских братьев и происхождение славянских письмен уже сделались достоянием легенды.
Храбр недаром намекает в своем сочинении, что были и другие мнения; и действительно, если сравнить между собой все известные нам источники, относящиеся к деятельности Кирилла и Мефодия, то мы найдем значительные разноречия. Наибольшую цену для нас имеют, конечно, источники, современные Солунским братьям, именно латинские свидетельства папы Иоанна VIII и Зальцбургского анонима. Иоанн VIII в письме своем 880 года к Моравскому князю Святополку говорит,
между прочим, следующее: «По справедливости хвалим письмена славянские, открытые неким философом Константином, по которым воздается должное славословие Господу» (Litteras denique sclavonicas a Conslantino quodam philosophic repertas, quibus Deo laudes debilae resonent, jure laudamus). А Зальцбургский аноним в своей записке об обращении Баварцев и Хорутан, составленной около 873 года, между прочим, выражается так: «Пока не появился какой-то Грек, именем Мефодий, со вновь изобретенными славянскими письменами» (noviter inventis sclavinicis litteris; см. соч. Бодянского). Что же можно извлечь из этих свидетельств? Главным образом то, что латинское духовенство того времени считало славянские письмена недавно открытыми или изобретенными. Это открытие, судя по словам Иоанна VIII, приписывалось Константину; Зальцбургский аноним не назвал изобретателя, а заметил только, что Мефодий и принес в Моравию эти вновь изобретенные письмена. Мы не находим здесь ясного отчетливого представления о самом открытии или изобретении; несомненно только одно, что письменность эта была новостью, принесенной в Моравию Кириллом и Мефодием. Отсюда вытекает вопрос: в какой степени Кирилл и Мефодий могут быть названы изобретателями этих письмен? Чтобы разъяснить сколько-нибудь подобный вопрос, мы все-таки возвращаемся к их Паннонским житиям, в основание которых легли достоверные факты, но впоследствии затемненные или запутанные некоторыми легендарными примесями.
Упоминание о русских Евангелии и Псалтири, найденных в Корсуни, мы считаем драгоценным известием, которое бросает луч света на вопрос об изобретении славянских письмен. Уж и прежде слышались возражения против непосредственного изобретения; основательно указывали на то, что письмена обыкновенно не изобретались вдруг, одним человеком; что они создавались постепенно, с помощью заимствований, переделок и приспособлений. Следовательно, говоря о Кирилле и Мефодий, невозможно понимать слово изобретение в
буквальном смысле. Сам Храбр говорит, что Славяне уже употребляли греческие и латинские письмена, но только с затруднениями, которые, конечно, происходили главным образом от недостатков знаков, способных выразить звуки шипящие и свистящие, почти чуждые классическим языкам. Основание нашего алфавита или большинство букв чисто греческое, и древний славянский устав в этом отношении немного отличается от устава греческого VI— VII веков. Следовательно, тут не было никакого изобретения, а прямое заимствование. Это заимствование, мы думаем, возникло преимущественно там, где Восточно-Славянский мир соприкасался с Греческим и находился с ним в деятельных сношениях, то есть на берегах Черного моря, в греко-скифских епархиях Херсона и Боспора. Впрочем, относительно прямого перехода 24 греческих букв в славянский алфавит теперь почти никто не сомневается; вопрос заключается собственно в 12 или 14 знаках для передачи звуков носовых, шипящих и свистящих и так называемых полугласных. Откуда они взялись, и можно ли изобретение их приписывать Солунским братьям? Мы думаем, что и эти буквы уже существовали, и что они не были сочинены или взяты Константином из других восточных алфавитов. Что подобные буквы существовали, доказательством тому служит другой славянский алфавит, известный под именем глаголицы. Там есть также шипящие и свистящие буквы, но при этом почти весь алфавит своим начертанием не похож на греческий. Можно ли предположить, что и глаголица есть также изобретение какого-либо лица?
Известно, что Шафарик в последнее время своей жизни отказался от прежнего мнения и считал глаголицу изобретением Константина и Мефодия, а кириллицу — делом ученика Климента, который будто бы отступил от изобретения своих учителей и приблизил славянский алфавит к греческому. Такое оригинальное мнение не нашло последователей и встретило сильные опровержения. И действительно, оно не подтверждается никакими данными. Известен также спор между учеными сла-
вистами о том, какая азбука древнее: кириллица или глаголица? Главный источник подобного спора, так же как причина недоумения великого славянского ученого и вообще противоречивых мнений об этом предмете, заключается в том, что исходный пункт был не верен. Доселе ученые в своих мнениях исходили от изобретения письмен, совершенного известным лицом в известное время, — тогда как в действительности подобного изобретения не было. Уже само существование двух славянских азбук, существование параллельное и стародавнее, показывает, что намеренного изобретения не было: если одна какая-либо азбука издавна существовала у Славян, то Константину и Мефодию не было надобности изобретать другую. Толкование, что глаголица изобретена специально для отделения Славян католических от православных, не подтверждается никакими данными; католическое духовенство могло только воспользоваться для этой цели уже существовавшим алфавитом. Мы думаем, что два означенные алфавита и при самом начале своем так же относились друг к другу, как они относятся и теперь, то есть: это — алфавиты западнославянский и восточнославянский.
Некоторые (например, г. Григорович) полагали, что русские книги, найденные Константином в Корсуни, по всей вероятности, принадлежали собственно глагольской письменности. Но доселе ни один памятник не позволяет думать, чтоб эта письменность получила начало в Южной России. Почти все значительные глагольские памятники принадлежат Славянам Иллирийским и Дунайским. (Некоторые отрывки, найденные в России, еще не могут свидетельствовать о русском происхождении глаголицы.) Когда возник этот алфавит, мы не знаем; но по всей вероятности, он издавна существовал у этих Славян. Замечательно, что на западе, то есть в латинском мире, он имел, между прочим, название алфавита «Булгарскаго» (Abecenarium Bulgaricum). Но и это название еще не указывает на его происхождение. Мы можем предположить, что Болгарские Славяне нашли его у Иллирийских и Мизийских Славян,
которых они отчасти покорили в VI—VII веках. Между этими последними уже распространилось христианство, и очень вероятно, что у них уже существовали начатки
.переводов Священного Писания на славянский язык, написанных именно глагольскими знаками. Но впоследствии глаголица у Болгар была вытеснена так называемой кириллицей. Откуда же взялась последняя? Полагаем, что это был восточнославянский алфавит, именно тот, которым были написаны русские книги, найденные в Корсуни. Мы говорили, что между Черными Болгарами уже давно существовало христианство, а следовательно, можем предположить у них существование славянского богослужения и славянских переводов Священного Писания. Известие Паннонского жития о русских письменах совершенно соответствует этому предположению. Оно согласуется и с тем выводом, что в распространении христианства здесь главную роль играл Корсун. Мы видели, что та Фульская область, в которой находилось полуязыческое, полухристианское население, лежала по соседству с Корсунской землей. Здесь-то в Корсуни, вероятно, были положены начатки восточнославянских переводов неизвестными миру миссионерами полугреческого происхождения, хорошо владевшими и тем, и другим языком.
Переводы эти в житии названы письменами русскими. Но такое название нисколько не должно нас затруднять. Оно могло быть уже в первоначальной записке о путешествии Константина в Хазарию. В эпоху Солунских братьев Русь уже проникла в Крым; что подтверждается нападением ее на Царьград, нападением, которое, как мы говорили, обуславливалось присутствием русского влияния или русского владычества на берегах Боспора Киммерийского (это присутствие Руси в том краю подтверждается и арабскими известиями). Но возможно также, что это название принадлежит собственно редакции жития, то есть тому времени, когда Русь, господствуя в стране Черных Болгар, уже получила болгаро-славянскую письменность, которую поэтому могли иногда вместо «славянской» называть
«русскою». Что корсунские Евангелие и Псалтырь были написаны собственно не на русском, а на болгарском языке, это ясно. Повторяем, никаких следов русского перевода мы не имеем; а если б он существовал на Корсуни, то крещеной Руси потом не было бы нужды усваивать себе богослужение и переводы на языке древнеболгарском. Между тем все данные подтверждают, что и начало русского христианства было также в Крыму; что оно возникло между Руссами после их соединения с Черными Болгарами, что в нашем христианстве первенствующая роль принадлежит все тому же Корсуню. Недаром и самый главный акт в истории нашего христианства, то есть крещение Владимира, совершилось именно в Корсуни. Археологические изыскания доказывают, что и первые Киевские храмы, например Десятинная церковь, были созданы по плану и образцу именно храмов Корсунских.
Итак, мы полагаем, что Солунские братья действительно нашли в Корсуни восточнославянскую азбуку и начатки собственно болгарских переводов. Они благоразумно и искусно воспользовались этой письменностью для своей миссии к Славянам Моравским. Мы собственно отрицаем изобретение ими письмен; но затем остаются за ними огромные заслуги по устроению и распространению этой письменности. По всей вероятности, они привели в более стройный порядок славянскую азбуку, продолжали дело перевода, исправляли переводы прежние и особенно много заботились о списывании богослужебных книг. Эти восточнославянские книги, принесенные ими в Моравию, действительно могли показаться там вновь изобретенными письменами. Что же касается Дунайских Болгар, то здесь эта письменность, по всей вероятности, была распространена собственно учениками Солунских братьев, которые по смерти Мефодия принуждены были, вследствие гонений, покинуть Моравию и удалиться в Болгарию. Таковы знаменитые седмичисленники Горазд, Наум, Климент, Сава и Ангеларий. Кирилловское письмо тем легче могло восторжествовать здесь над другим письмом (глагольским), что само оно (то
есть кириллица) было собственно болгарского происхождения.
Краткое известие жития о русских письменах, найденных в Корсуни, и о человеке, научившем Константина русской грамоте, не осталось без кривых толков и у наших старинных книжников. Оно служит наглядным примером тому, как неудобопонятные места древнейших памятников подвергаются произвольным толкованиям со стороны позднейших списателей. Упомянутое известие породило у русских книжников домысел о том, что русская грамота никем не изобретена, но самим Богом явлена в Корсуни некоему благочестивому Русину во дни царя Михаила и матери его Ирины, и что от этого Русина Константин Философ научился русской грамоте, которую ввел между Моравами, Чехами и Ляхами, откуда она потом была вытеснена ревнителем католического обряда Войтехом. Это сказание встречается в рукописи XV века, принадлежащей Московской духовной академии, в той же рукописи, где находится Паннонское житие Константина Философа (См. Общ. Ист. и Др. 1863 г., № 2). Достоуважаемый автор исследования «О времени происхождения Славянских письмен» справедливо называет это сказание позднейшим домыслом (стр. 101). Но мы не можем согласиться с его мнением, что этот домысел породил вставку о русских письменах в самом житии Константина. Очевидно, дело произошло наоборот, то есть, как мы выше заметили, плохо понятое известие Константинова жития породило сказание о русских письменах, явленных самим Богом некоему Русину. Читая известие, что Константин нашел в Корсуни русские письмена, пытливый книжник не мог не задать себе вопроса: а откуда же взялись эти письмена, — и решил его совершенно в духе своего патриотизма и благочестия1.
Рядом с этим толкованием возникло другое сказание о происхождении русских письмен. Это сказание при-
1 Константин философ Костенский в XV в. писал, что Кирилл и Мефодий переводили Св. писание главным образом на русский язык. (Иречек. Одесса 1878. 570. стр. Со ссылкою на Starine Даничича.)
писывает изобретение их епископу, крестившему Русь во времена императора Василия Македонянина. Оно дошло до нас в греческом сочинении, принадлежащем неизвестному автору и напечатано у Бандури в его Imperium Orientale с латинским переводом (т. II, стр. 112). Сказание это повествует об отправлении Русским князем послов сначала в Рим, потом в Константинополь для испытания обряда. Послы отдают предпочтение обряду греческому. Тогда великий князь Русский обращается к императору Василию Македонянину с просьбой о присылке епископа с двумя товарищами, Кириллом и Афанасием. Эти мужи действительно крестили народ; но увидав его грубость и невежество, они составили для него азбуку из 35 букв, в число которых поместили 24 греческие буквы. (Следуют славянские их названия, то есть аз, буки, веди и пр.) Потом рассказывается встречающееся и в других греческих источниках чудо с Евангелием, которое епископ по требованию князя и народа бросил в зажженный костер, и оно осталось невредимым. Все это сказание есть, очевидно, довольно позднее сочинение и представляет смесь разных легенд, по всей вероятности, более русского происхождения, чем греческого. О том свидетельствуют славянские названия букв, заключающие следы южнорусского произношения (как доказывает г. Бодянский в помянутом выше исследовании). Тут с известными рассказами о посольстве русских мужей для испытания церковных обрядов связалась и легенда о Кирилле и Мефодии, как изобретателях славянских письмен: но изобретение это назначается собственно для Русского народа. Подобное назначение также указывает на русское происхождение самого сказания. Может быть, приведенное выше толкование о русских письменах, явленных некоему Русину самим Богом, отчасти имело в виду отпор другому мнению, которое считало их изобретением Греков. Все это свидетельствует о том, какие разнообразные мнения существовали в старину о деятельности Кирилла и Мефодия и о происхождении славянских письмен.
Для данного вопроса весьма важно то обстоятель-
ство, что во всей обширной литературе византийской мы не имеем ни одного греческого источника, современного или близкого по времени к эпохе Константина и Мефодия, источника, который хотя бы одним словом упомянул о деятельности Солунских братьев в пользу Славян. Это полное молчание бросает сильную тень на достоверность сказаний об изобретении славянских письмен в IX веке. Трудно предположить, чтобы византийские историки умолчали о таком важном деле двух своих соотечественников, если б это дело совершилось в действительности. Все попытки объяснить подобное молчание представляют крайние натяжки. Помянутое сочинение анонима у Бандури хотя и написано по-гречески, но, как мы заметили, есть довольно позднее произведение, основанное не на греческих источниках. То же самое можно сказать о другом памятнике, именно о Житии святого Климента, епископа Булгарского, существующем на греческом языке. Это сочинение приписывается болгарскому архиепископу Феофилакту (умершему в 1107 году), родом Греку1. Но, очевидно, оно составлено в Болгарии и на основании болгарских, а не греческих источников. Житие это приписывает изобретение письмен обоим братьям Кириллу и Мефодию. Существует еще другое, краткое житие Климента, также на греческом языке (изданное г. Григоровичем в Журн. Мин. Народ. Просв. 1847 г. № 1). Последнее составляет, по-видимому, сокращение первого жития, но имеет сравни-
1 Некоторые слависты, впрочем, не признают его сочинением Феофилакта, а считают произведением собственно болгарской литературы, переведенным впоследствии на греческий язык (см. у Бодянского, стр. 9). Доказательства последнего мнения мы не находим убедительными; они направлены к тому, чтобы житие это перенести во время, более близкое к Клименту (умершему в 916 г.) и приписать его кому-либо из учеников Климента; следовательно, эти доказательства отзываются предвзятой мыслью. Напротив, в самом житии существуют ясные указания на то, что оно написано не ранее конца X века, напр. выражение о «скифском мече, который упился в крови Болгарской»; тут разумеется завоевание Болгарии Святославом Русским. Это житие издано с переводом на русский язык профессора Меньшикова в «Материалах для истории письмен». М. 1855.
тельно с ним разные прибавки и переделки. Так, вэтом кратком житии встречается известие, которого нет в полном, именно о том, будто бы Климент изобрел «другие знаки письмен, явственнее тех, которые открыты ученым Кириллом». Известие это сделалось источником сильных споров между некоторыми представителями славянской науки. Шафарик, на основании его некоторых открытых памятников глагольской письменности, восходящих к X в., изменил свой прежний взгляд на кириллицу и начал доказывать, что письмо, изобретенное Кириллом и Мефодием, есть глаголица, а что так называемая кириллица произошла из глаголицы и введена трудами Климента (Ueber den Ursprung und die Heimatb des Glagolittismus. Von P. J. Schafarik Prag. 1858). Это мнение не было принято наукой, несмотря на великий авторитет Шафарика; оно вызывало горячие опровержения и вообще заметно оживило вопрос о взаимном отношении кирилловского и глагольского письма1. Упоминание краткого жития Климента об. изобретении им других письмен можно толковать в смысле упрощения, улучшения и вообще дальнейшего развития кирилловского письма; что совершенно согласно с свидетельством Храбра о продолжавшемся устроении этого письма и после Кирилла. То и другое свидетельство подтверждает нашу мысль, что кирилловское письмо утверждено в Болгарии трудами не самих Солунских братьев, но преимущественно их учеников, удалившихся из Моравии в Болгарию; а процвело оно здесь постепенно уже трудами их преемников.
Известно, что деятельность Кирилла и Мефодия и происхождение славянского письма представляют поприще, на котором пробовали свои силы многие славянские и некоторые немецкие ученые. Вопрос этот имеет
1В русской литературе укажу на возражение Гильфердинга; но самое обстоятельное опровержение доводов Шафарика и свод мнений по этому вопросу см. в статье г. Викторова: «Последнее мнение Шафарика о глаголице (Летописи Русской литературы: Изд. Тихонравова. Т. II и III). Перевод на рус. язык этого сочинения Шафарика в Чт. О. И. и Др. 1860. IV.
весьма богатую литературу; напомним только труды: Шлецера, Добровского, Клайдовича, Венелина, Шафарика, архимандрита Макария, епископа Филарета, отца Горского, Копитара, Миклошича, Шлейхера, Ваттенбаха, Палаузова, В. И. Григоровича и И. И. Срезневского. Почти все эти предшествовавшие труды нашли себе тщательную оценку в упомянутом выше сочинении О. М. Бодянского: «О времени происхождения Славянских письмен» (Москва. 1855 г.). Но и после этой книги разработка вопроса не прекратилась; напротив, он оживился и обогатился новыми трудами. Кроме сочинения Дюммлера, появившегося почти одновременно с книгой Бодянского (Die pannonische Ltegende vom heiligen Mthodius в Archiv fur Kunde osterreichischer Geschichts-Quellen. Vicn. 1854), укажу на Гануша (Zur slavischen Runen-Fragc. Ibid. 1857), Гинцеля (Geschichle der Slaven Apostel. Leitmeritz. 1857), Рачкого (Viek i djelovanje sv. Cyrilla i Methoda. U Zagrcbu 1859), Викторова («Последнее мнение Шафарика о глаголице» 1859—1861 годов и «Кирилл и Мефодий» 1865 г.), П. Лавровского (Кирилл и Мефодий. Харьков. 1863 г.), Срезневского («Древние памятники письма и языка юго-западных Славян» в Христиан. Древ. Прохорова. 1864), Лежера (Cyrille et Methode. Paris. 1868) и Бильбасова (Кирилл и Мефодий. 1868—1871 гг.).
Казалось бы, что можно прибавить к столь подробной и многосторонней обработке предмета? Но в том-то и дело, что, несмотря на эту обработку, уже само разнообразие мнений говорит, что вопрос все еще далек от положительного решения. Следовательно, в нем самом, то есть в его постановке или в его исходных пунктах заключались условия, не благоприятствующие его разрешению. Мы думаем, что эти условия прежде всего суть легендарный элемент, от которого наука все еще не могла вполне освободиться. Исследователи по большей части шли от изобретения письмен Кириллом и Мефодием и пытались определить: какое письмо изобретено прежде, глагольское или кирилловское? Мы думаем, исходные пункты будут ближе к истине, если примем положе-
ние, что обе азбуки существовали до времен Солунскнх братьев и возникли независимо друг от друга, хотя и могли оказывать потом взаимное влияние1. Повторяем, наука доселе слишком мало обращала внимания на известие Константинова жития о славянских письменах, найденных в Корсуни. Очень вероятно, что это восточнославянское письмо заключало в себе ту азбуку, которая впоследствии была названа кириллицей; она, вместе с начатками переводов, была принесена Кириллом и Мефодием в Моравию, трудами их учеников и преемников утверждена в Болгарии, откуда вытеснила западнославянское письмо или глаголицу, существовавшую у дунайских Славян. Надеемся, что нашим мнением не умаляются заслуги Солунских братьев. Бесспорно им принадлежит честь лучшего устроения и приспособления восточнославянской азбуки к потребностям крещеного Славянского мира, а также ее утверждение и распространение посредством дальнейших переводов Священного Писания и деятельного размножения его списков. Уже само появление легенд, относящих к их деятельности все начало славянской письменности, показывает, что они действительно совершили великие подвиги на этом поприще и произвели значительный переворот в этом деле.
Далее, филологи, занимавшиеся вопросом о славянских письменах, повторяем, и не могли прийти к удовлетворительному разрешению этого вопроса уже вследствие неверного представления о народностях Болгарской и Русской. Большинство их считало эти народности чуждыми Славянскому миру, и еще менее подозревало присутствие чистого Славяно-Болгарского элемента, притом элемента христианского, в Крыму по соседству с Корсуном, в эпоху пребывания там Константина и
1Говорим только о совместном существовании двух славянских азбук в эпоху предкирилловскую: но не входим в рассмотрение вопроса об их происхождении и об их связи с древними рунами (которую старается доказать, например, Гануш) или с теми чертами и резами, на которые указывает Храбр. Этот предмет еще слишком мало обследован, чтобы делать какие-либо вероятные выводы.
Мефодия. Вот новое доказательство тому, в какой тесной связи находится филология и история при разрешении подобных вопросов. Как бы ни была тщательна филологическая разработка предмета, но если к ней присоединились неверные исторические положения, то и выводы ее никогда не достигнут надлежащей ясности. Мы далеки от притязания решить положительно вопрос о происхождении славянских письмен и о взаимном отношении двух славянских азбук; но смеем надеяться, что добытые нами выводы, относительно народности и разных ветвей великого Болгарского племени, могут принести свою долю участия в решении помянутого вопроса.
IX
infopedia.su
Славяне — люди говорящие «словами». 10 фактов о древних славянах
Неизвестные славяне
Вопрос о происхождении наших предков — древних славян — является одним из наиболее часто обсуждаемых в современной историографии. Эта статья не претендует на научные изыскания. Но в ней собраны 10 весьма интересных и многим неизвестных фактов о древних славянах.
«Славяне» — не от «слава», а от «слово»
Словене — люди говорящие «словами», т.е. на понятном языке. В противоположность, есть «немые» — немцы, те, кого понять невозможно. В дальнейшем, во времена Петра I, иностранцы, приезжавшие в Россию, нарекались немцами, а поскольку большинство приезжих было из германии, вот и прилипло к германцам наше русское — немец. Аналогичная ситуация в Древней Греции, где первоначально варварами называли тех кто разговаривает непонятно, как будто каши в рот набрали, и грекам слышалось вместо слов только: «бар-бар».
Вся Киевcкая Русь говорила на одном языке
Все восточнославянские племена, которые населяли Киевскую Русь пользовались только единым древнеславянским языком. Если в ту эпоху житель Галичины приезжал в Киев, Смоленск или Новгород то, его язык мог отличаться лишь диалектом и акцентом. В Летописях приводится множество примеров, когда на вечевых собраниях Новгорода выступали Киевские послы и князья, а к киевлянам обращались Новгородцы или Правители Суздаля и Смоленска.
Древние славяне не были язычниками
Точнее, они не были язычниками в том, изначальном смысле этого слова. В те времена «язычниками» называли людей, говорящих на другом языке, носителей чужой культуры, религии. Древние славяне были людьми ведической культуры, поэтому древнеславянскую религию правильнее было бы именовать не язычеством, а ведизмом. Слово «веды» — созвучно современному русскому «ведать», «знать». Это мирная религия высококультурного земледельческого народа, родственная другим религиям ведического корня — Древней Индии, Ирана и Древней Греции.
Христианизация Руси происходила сложно и очень жестоко
Крещение и последующая христианизация Руси сопровождалась уничтожением всего прежнего, славянского, «языческого». Уничтожались все культурные центры славян-язычников — капища, святилища, священные рощи, кумиры, идолы. На этих местах возводились храмы и церкви. В соответствии с постановлениями Номоканона и его русской версией, родились законы, которые были против всякого волшебства, суеверий и даже против лекарей. Князья официально предоставляли церкви права суда над некоторыми из видов преступлений. Людей теперь судили за развод, за ведовство, за зелейничество (лечение травами), за ересь против христианства, за сквернословие, за оскорбление «чистоты и святости» храма, за почитание языческих богов.
Славяне практически ровесники нынешней эры
Появление археологических культур, признанных большинством археологов славянскими, относится лишь к V-VI векам. Однако, археологические данные последнего времени указывают, по мнению некоторых исследователей, на формирование заметного массива славян как части единого этноса в ареале киевской археологической культуры ещё во II—IV вв. Весь процесс формирования древнеславянского этноса на базе преемственности сменяющих друг друга археологических культур продолжался от 1-го тысячелетия до н. э. до VI века, когда древние славяне были зафиксированы в эпиграфических памятниках как уже сформировавшаяся культурно-языковая общность.
Славяне жили в достатке и изобилии
Вот что пишет Епископ Оттон Бамберский, дважды в 1124-1127 годах посетивший Русь.
«Изобилие рыбы в море, реках, озерах и прудах настолько велико, что кажется просто невероятным. На один денарий можно купить целый воз свежих сельдей, которые настолько хороши, что если бы я стал рассказывать все, что знаю об их запахе и толщине, то рисковал бы быть обвинённым в чревоугодии. По всей стране множество оленей и ланей, диких лошадей, медведей, свиней и кабанов и разной другой дичи. В избытке имеется коровье масло, овечье молоко, баранье и козье сало, мёд, пшеница, конопля, мак, всякого рода овощи и фруктовые деревья, и, будь там ещё виноградные лозы, оливковые деревья и смоковницы, можно было бы принять эту страну за обетованную, до того в ней много плодовых деревьев…»
Древние славяне не знали привычных нам овощей
О капусте, моркови и свекле, не говоря уже о помидорах и огурцах, казалось бы, таких исконно «русских» овощах и корнеплодах, на Руси и слыхом никто не слыхивал. Более того, даже репчатого лука, наши предки не знали. Главной пищей древних славян была каша, а также мясо и хлеб. Сами каши были несколько иные, не такие, как мы привыкли видеть. Рис был большой диковинкой, его еще называли «сорочинским пшеном», и стоил он баснословно дорого. Гречку (крупу, завезенную греческими монахами, отсюда и название «Гречка») ели по великим праздникам, а вот своего собственного пшена на Руси всегда хватало с избытком. Ели, в основном, овес. Но овсяную кашу готовили из цельного очищенного зерна, предварительно долго запаривая ее в печи.
Славяне могли дать отпор любому врагу, пришедшему на их землю
Причём это касается не только воинов-дружинников, но и вообще всех: земледельцев, охотников, всех, кто жил на Руси. Вот что по этому поводу пишет император Византии Маврикий Стратег в VI веке.
«Сражаться со своими врагами они любят в местах, поросших густым лесом, в теснинах, на обрывах. С выгодой для себя пользуются засадами, внезапными атаками, хитростями, и днем и ночью, изобретая много способов. Опытны они также и в переправе через реки, превосходя в этом отношении всех людей. Мужественно выдерживают они пребывание в воде, так что часто некоторые из числа остающихся дома, будучи застигнуты внезапным нападением, погружаются в пучину вод. При этом они держат во рту специально изготовленные большие, выдолбленные внутри камыши, доходящие до поверхности воды, а сами, лежа навзничь на дне, дышат с их помощью. Это они могут проделывать в течение многих часов, так что совершенно нельзя догадаться об их присутствии. Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют щиты, прочные, но трудно переносимые. Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом, сильнодействующим. Все это они мастера делать разнообразными придумываемыми ими способами, с целью заманить противника».
Все мужчины на Руси обучались военному делу
На Руси все мужчины считались воинами, эта традиция шла ещё со времён эпохи так называемой «военной демократии». Конечно же, были и специально подготовленные витязи, которые посвящали всю свою жизнь войне, но владеть военными навыками должны были все юноши и взрослые мужчины, будь то горожане, землепашцы или охотники.
На Руси не брали пленников в рабство
В начале VI века на Византию начинают наступать славяне. Славянские племена жили к северу от Восточной Римской империи. Византийцы считали их свободолюбивыми, мужественными, выносливыми. Славяне были отличными воинами. Они были благородны, не брали пленников в рабство, а предлагали либо стать членами их племени, либо вернуться к своим. Отношения Византии со славянами, а затем с Древней Русью составляли важную часть внешней политики империи.
sneg5.com
Кто и зачем придумывал древних славянских богов? • Arzamas
Как в XVIII веке русская мифология была выдумана на западный манер, кому это было нужно и откуда взялись Лель, Ярило и Зимцерла. Arzamas рассказывает о новом русском фейклоре
В XVIII веке, когда российские историки и литераторы почувствовали себя равноправными участниками европейской истории, им захотелось переписать историю России по европейскому образцу. Молодой империи нужна была прежде всего своя античность: легендарные правители, эпос и мифологический пантеон. Славянское язычество не успело развиться до уровня античного: не было ни сонма богов, ни устойчивых мифов об их иерархии, о деяниях и родственных отношениях. Но историкам XVIII века казалось, что можно и важно доказать, что все это было. Они по крупицам собирали сведения, и там, где оставались белые пятна, не стеснялись додумывать. «И не лучше ли Фидасова Венера с подделанными во вкусе сего знаменитаго древняго мастера руками и ногами, нежели когда б осталось одно только ея туловище, и то, может быть, местами еще выбитое?» — писал в 1804 году в предисловии к своему мифологическому словарю поэт, прозаик и переводчик Григорий Глинка.
Так появилась русская «кабинетная мифология» — калейдоскоп никогда не существовавших или до неузнаваемости искаженных божеств, которых скроили по гомеровским фасонам за письменным столом.
Первые книги, посвященные российскому и славянскому язычеству, составляли писатели и историки-публицисты. В 1767 году выходит «Краткий мифологический лексикон» Михаила Чулкова, в 1768-м — «Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из разных писателей, и снабденного примечаниями» Михаила Попова. В 1804 году публикует «Древнюю религию славян» Григорий Глинка, в том же году выходит «Славянская и российская мифология» филолога и поборника отмены крепостного права Андрея Кайсарова. Все они представляют собой словари, где в алфавитном порядке собраны все сведения о языческих божествах, которые удалось почерпнуть из источников: трудов Татищева и Ломоносова, нескольких летописей, латинских хронистов и византийских географов, а также живого фольклора. Баба-яга превратилась под их пером в «адскую богиню», требующую кровавых жертвоприношений для своих внучек, а домовые и лешие стали «мечтательными полубогами». В один ряд встали божества западных славян, описанные в средневековых источниках, киевские кумиры, масленичные чучела, Боян из «Слова о полку Игореве», волхв из поддельной Иоакимовской летописи и плоды бесчисленных ошибок историков. Вместе они заселили русский Олимп, сошли с него в литературу и идеологию, и многие живы до сих пор. Вот некоторые из них.
Услад
Так описывает Услада Григорий Глинка: «Радость на челе, румянец на щеках, уста улыбающиеся, увенчанный цветами, одетый нерадиво в легкую ризу, играющий в кобзу Кобза — лютнеподобный струнный щипковый музыкальный инструмент. и пляшущий на голос оныя, есть бог веселия и жизненных услаждений…»
История происхождения славянского Диониса такова. Летопись Повести временных лет рассказывает о первой религиозной реформе князя Владимира Святославича — попытке упорядочить и централизовать верования подданных (первая реформа не удалась, и второй стало принятие христианства). Летописец перечисляет кумиров, установленных Владимиром на берегу Днепра, и первым называет «Перуна древяна, а главу его сьребряну, а yс злат». В XVI веке один из списков Повести временных лет попал в руки барона Сигизмунда фон Герберштейна, дипломата, путешественника и автора «Записок о московитских делах». Герберштейн не говорил по-русски, но владел словенским, однако этого оказалось недостаточно, чтобы разобрать пассаж из Повести временных лет: в его описании пантеона Владимира «ус злат» Перуна превратился в отдельное божество — Услада. Так выдуманное австрийским дипломатом имя попало к русским писателям, и уже они сочинили ему биографию покровителя наслаждений.
Зимцерла
Впервые Зимцерла упоминается в переводе труда далматинского историка XVII века Мауро Орбини; в России он был известен как Мавроурбин, и его «Книга историография початия имени, славы и разширения народа славянского» попала к российскому читателю в 1722 году. Орбини тоже излагает сюжет Повести временных лет о кумирах на берегу Днепра — скорее всего, он переписывает Герберштейна, потому что в его списке богов есть Услад. Следующего за ним Семаргла Орбини записывает как Simaergla. Но тут делает ошибку переводчик: видимо, вместо первой «а» он видит «с», а «g» убирает ради благозвучия. Так на славянском Олимпе появляется Зимцерла.
В 1768 году Михаил Попов, автор одного из мифологических словарей, пишет о Зимцерле: «Богиня Киевская; какия ей качества приписывались, о том ничево неизвестно; разве изломанное ея название произвесть от имени «зима» и глагола «стерть», так назовется она Зимстерлою и будет походить на Аврору или Флору, богиню цветов».
С этого момента начинается триумфальное шествие прекрасной богини по русской литературе: у Гавриила Каменева Гавриил Каменев (1772–1803) — русский поэт, прозаик, переводчик, бургомистр в Казани с 1798 по 1800 год. Самое известное произведение Каменева — баллада «Громвал», где сказочный богатырь Громвал освобождает свою любимую — красавицу Рогнеду, заколдованную волшебником Зломаром. она «цветет, как румяная роза» («Громвал», 1804), у Николая Полевого Николай Полевой (1796–1846) — русский писатель, драматург, литературный и театральный критик, журналист, историк и переводчик. Автор «Истории русского народа», в которой в противоположность «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина Полевой пытается перейти от изображения роли правителей, военных и внешнеполитических событий к выявлению «органического» развития «народного начала». Полевой ориентировался на западноевропейскую романтическую историографию, первым применил к Руси концепцию феодализма. «на небосклоне горит Зимцерла блеском золотым» («Стенька Разин», 1832), у Василия Нарежного Василий Нарежный (1780–1825) — русский писатель, автор первого бытового русского романа; многими считается родоначальником реалистической школы. «Зимцерла раскинула багряный шатер свой по небу голубому» («Славенские вечера», 1809), Гаврила Державин уподобляет ей императрицу («Явление Аполлона и Дафны на невском берегу», 1801), у Александра Радищева Зимцерла запрягает лошадей в коляску Знича, бога огня, света и тепла, и сама она — «перстоалая», точь‑в‑точь как гомеровская «розовоперстая» Эос («Бова», 1799–1802). А поэт‑романтик и будущий декабрист Александр Бестужев-Марлинский решает назвать «Зимцерлой» свой альманах — в 1818 году, когда Пушкин пишет «К Чаадаеву» и рассветные «звезды пленительного счастья» смотрят на многих русских вольнодумцев. Разрешение на публикацию альманаха Бестужев не получил.
Лель
Лель, которого мифологи XVIII века окрестили «божком воспаления любовного», встречается в пушкинской поэме «Руслан и Людмила»: на княжеском пиру «…славит сладостный певец / Людмилу-прелесть, и Руслана, / И Лелем свитый им венец». Но лучшая его роль сыграна в пьесе Александра Островского «Снегурочка», где златокудрый славянский Эрот проявляет всю свою дерзость.
Появился же Лель из свадебных песен: в их припевах повторяются «лель-полель», «ой-люли-лель» и тому подобные сочетания, исследователи возводят их к восклицанию «аллилуйя» (например, Никита Толстой в статье «Аллилуйя» в словаре «Славянские древности»). Первые упоминания о божестве Леле содержатся в трудах польских историографов XV–XVI веков, в том числе Яна Длугоша и Матея Стрыйковского. Из припевов народной поэзии они вычитали целое семейство: известного нам бога любви Леля, его брата и покровителя брака Полеля (потому что за любовью следует брак) и их мать Ладу. Уже в XVIII веке российские историки решили, что польские фантомные боги достойны войти и в русский мифологический пантеон.
В пьесе Александра Островского «Снегурочка» Ярило — «палящий бог ленивых берендеев», всеведущий и гневный. После гибели Снегурочки и восстановления мирового порядка в день своего чествования Ярило на посвященной ему горе является людям в образе «молодого парня в белой одежде, в правой руке светящаяся голова человечья, в левой — ржаной сноп».
В реальности Ярило (или Ярила) — олицетворение летнего праздника урожая, встречающееся в фольклорной традиции некоторых, преимущественно южных регионов России. Так называли чучело, такое же как Масленица, Кострома, Кострубонька и прочие. Куклы изготавливали к празднику, их украшали, придавали им половые признаки, проносили с песнями по деревне, а потом хоронили или сжигали. В этом ритуале писатели XVIII–XIX веков угадали признаки солярного божества и домыслили всю его атрибутику. Таким он продолжает видеться современным неоязычникам.
Радегаст
В конце XVIII — начале XIX века активно обсуждается происхождение славян, существование славянских рун и мифического города Ретра. В центре обсуждения — прильвицкие кумиры, бронзовые статуэтки, замеченные в 1768 году доктором в доме своей пациентки в деревне Прильвиц в немецком Мекленбурге. Сын пациентки рассказал, что славянских богов, испещренных руническим письмом, его дед откопал в саду, пытаясь посадить грушу. Среди статуэток было изображение Радегаста — божества, известного по свидетельствам средневековых хронистов: его грудь покрывает подобие щита с бычьей головой, на шлеме — изображение птицы. Находки были описаны, по их мотивам выполнены гравюры. Радегаст попал не только в мифологические словари, но и, например, в оперу-балет Николая Римского-Корсакова «Млада».
Статуэтки, конечно, довольно быстро были признаны подделкой. Кроме того, современная наука сомневается, что Радегаст когда-либо существовал: есть версия, что источник мифа о нем — текст немецкого хрониста XI века Титмара, в котором говорится о городе Радогоще в земле славянского племени редарей, где поклоняются божеству Сварожичу. Постфикс -гост/-гощ действительно характерен для славянских топонимов, а Сварожич — подтвержденное многими источниками божество (Сварог в Повести временных лет). В сочинениях поздних историков этот отрывок был искажен настолько, что Сварожич пропал, название города превратилось в имя бога, а племени — в мифический город Ретра.
arzamas.academy
Кто и зачем придумывал древних славянских богов?: matveychev_oleg
Как в XVIII веке русская мифология была выдумана на западный манер, кому это было нужно и откуда взялись Лель, Ярило и Зимцерла. Arzamas рассказывает о новом русском фейклоре.
В XVIII веке, когда российские историки и литераторы почувствовали себя равноправными участниками европейской истории, им захотелось переписать историю России по европейскому образцу. Молодой империи нужна была прежде всего своя античность: легендарные правители, эпос и мифологический пантеон. Славянское язычество не успело развиться до уровня античного: не было ни сонма богов, ни устойчивых мифов об их иерархии, о деяниях и родственных отношениях. Но историкам XVIII века казалось, что можно и важно доказать, что все это было. Они по крупицам собирали сведения, и там, где оставались белые пятна, не стеснялись додумывать. «И не лучше ли Фидасова Венера с подделанными во вкусе сего знаменитаго древняго мастера руками и ногами, нежели когда б осталось одно только ея туловище, и то, может быть, местами еще выбитое?» — писал в 1804 году в предисловии к своему мифологическому словарю поэт, прозаик и переводчик Григорий Глинка.
Так появилась русская «кабинетная мифология» — калейдоскоп никогда не существовавших или до неузнаваемости искаженных божеств, которых скроили по гомеровским фасонам за письменным столом.
Первые книги, посвященные российскому и славянскому язычеству, составляли писатели и историки-публицисты. В 1767 году выходит «Краткий мифологический лексикон» Михаила Чулкова, в 1768-м — «Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из разных писателей, и снабденного примечаниями» Михаила Попова. В 1804 году публикует «Древнюю религию славян» Григорий Глинка, в том же году выходит «Славянская и российская мифология» филолога и поборника отмены крепостного права Андрея Кайсарова. Все они представляют собой словари, где в алфавитном порядке собраны все сведения о языческих божествах, которые удалось почерпнуть из источников: трудов Татищева и Ломоносова, нескольких летописей, латинских хронистов и византийских географов, а также живого фольклора. Баба-яга превратилась под их пером в «адскую богиню», требующую кровавых жертвоприношений для своих внучек, а домовые и лешие стали «мечтательными полубогами». В один ряд встали божества западных славян, описанные в средневековых источниках, киевские кумиры, масленичные чучела, Боян из «Слова о полку Игореве», волхв из поддельной Иоакимовской летописи и плоды бесчисленных ошибок историков. Вместе они заселили русский Олимп, сошли с него в литературу и идеологию, и многие живы до сих пор. Вот некоторые из них.
Услад
Так описывает Услада Григорий Глинка: «Радость на челе, румянец на щеках, уста улыбающиеся, увенчанный цветами, одетый нерадиво в легкую ризу, играющий в кобзу
и пляшущий на голос оныя, есть бог веселия и жизненных услаждений…»
История происхождения славянского Диониса такова. Летопись Повести временных лет рассказывает о первой религиозной реформе князя Владимира Святославича — попытке упорядочить и централизовать верования подданных (первая реформа не удалась, и второй стало принятие христианства). Летописец перечисляет кумиров, установленных Владимиром на берегу Днепра, и первым называет «Перуна древяна, а главу его сьребряну, а yс злат». В XVI веке один из списков Повести временных лет попал в руки барона Сигизмунда фон Герберштейна, дипломата, путешественника и автора «Записок о московитских делах». Герберштейн не говорил по-русски, но владел словенским, однако этого оказалось недостаточно, чтобы разобрать пассаж из Повести временных лет: в его описании пантеона Владимира «ус злат» Перуна превратился в отдельное божество — Услада. Так выдуманное австрийским дипломатом имя попало к русским писателям, и уже они сочинили ему биографию покровителя наслаждений.
Зимцерла
Впервые Зимцерла упоминается в переводе труда далматинского историка XVII века Мауро Орбини; в России он был известен как Мавроурбин, и его «Книга историография початия имени, славы и разширения народа славянского» попала к российскому читателю в 1722 году. Орбини тоже излагает сюжет Повести временных лет о кумирах на берегу Днепра — скорее всего, он переписывает Герберштейна, потому что в его списке богов есть Услад. Следующего за ним Семаргла Орбини записывает как Simaergla. Но тут делает ошибку переводчик: видимо, вместо первой «а» он видит «с», а «g» убирает ради благозвучия. Так на славянском Олимпе появляется Зимцерла.
В 1768 году Михаил Попов, автор одного из мифологических словарей, пишет о Зимцерле: «Богиня Киевская; какия ей качества приписывались, о том ничево неизвестно; разве изломанное ея название произвесть от имени «зима» и глагола «стерть», так назовется она Зимстерлою и будет походить на Аврору или Флору, богиню цветов».
С этого момента начинается триумфальное шествие прекрасной богини по русской литературе: у Гавриила Каменева она «цветет, как румяная роза» («Громвал», 1804), у Николая Полевого «на небосклоне горит Зимцерла блеском золотым» («Стенька Разин», 1832), у Василия Нарежного «Зимцерла раскинула багряный шатер свой по небу голубому» («Славенские вечера», 1809), Гаврила Державин уподобляет ей императрицу («Явление Аполлона и Дафны на невском берегу», 1801), у Александра Радищева Зимцерла запрягает лошадей в коляску Знича, бога огня, света и тепла, и сама она — «перстоалая», точь‑в‑точь как гомеровская «розовоперстая» Эос («Бова», 1799–1802). А поэт‑романтик и будущий декабрист Александр Бестужев-Марлинский решает назвать «Зимцерлой» свой альманах — в 1818 году, когда Пушкин пишет «К Чаадаеву» и рассветные «звезды пленительного счастья» смотрят на многих русских вольнодумцев. Разрешение на публикацию альманаха Бестужев не получил.
Лель
Лель, которого мифологи XVIII века окрестили «божком воспаления любовного», встречается в пушкинской поэме «Руслан и Людмила»: на княжеском пиру «…славит сладостный певец / Людмилу-прелесть, и Руслана, / И Лелем свитый им венец». Но лучшая его роль сыграна в пьесе Александра Островского «Снегурочка», где златокудрый славянский Эрот проявляет всю свою дерзость.
Появился же Лель из свадебных песен: в их припевах повторяются «лель-полель», «ой-люли-лель» и тому подобные сочетания, исследователи возводят их к восклицанию «аллилуйя» (например, Никита Толстой в статье «Аллилуйя» в словаре «Славянские древности»). Первые упоминания о божестве Леле содержатся в трудах польских историографов XV–XVI веков, в том числе Яна Длугоша и Матея Стрыйковского. Из припевов народной поэзии они вычитали целое семейство: известного нам бога любви Леля, его брата и покровителя брака Полеля (потому что за любовью следует брак) и их мать Ладу. Уже в XVIII веке российские историки решили, что польские фантомные боги достойны войти и в русский мифологический пантеон.
Ярило
В пьесе Александра Островского «Снегурочка» Ярило — «палящий бог ленивых берендеев», всеведущий и гневный. После гибели Снегурочки и восстановления мирового порядка в день своего чествования Ярило на посвященной ему горе является людям в образе «молодого парня в белой одежде, в правой руке светящаяся голова человечья, в левой — ржаной сноп».
В реальности Ярило (или Ярила) — олицетворение летнего праздника урожая, встречающееся в фольклорной традиции некоторых, преимущественно южных регионов России. Так называли чучело, такое же как Масленица, Кострома, Кострубонька и прочие. Куклы изготавливали к празднику, их украшали, придавали им половые признаки, проносили с песнями по деревне, а потом хоронили или сжигали. В этом ритуале писатели XVIII–XIX веков угадали признаки солярного божества и домыслили всю его атрибутику. Таким он продолжает видеться современным неоязычникам.
Радегаст
В конце XVIII — начале XIX века активно обсуждается происхождение славян, существование славянских рун и мифического города Ретра. В центре обсуждения — прильвицкие кумиры, бронзовые статуэтки, замеченные в 1768 году доктором в доме своей пациентки в деревне Прильвиц в немецком Мекленбурге. Сын пациентки рассказал, что славянских богов, испещренных руническим письмом, его дед откопал в саду, пытаясь посадить грушу. Среди статуэток было изображение Радегаста — божества, известного по свидетельствам средневековых хронистов: его грудь покрывает подобие щита с бычьей головой, на шлеме — изображение птицы. Находки были описаны, по их мотивам выполнены гравюры. Радегаст попал не только в мифологические словари, но и, например, в оперу-балет Николая Римского-Корсакова «Млада».
Статуэтки, конечно, довольно быстро были признаны подделкой. Кроме того, современная наука сомневается, что Радегаст когда-либо существовал: есть версия, что источник мифа о нем — текст немецкого хрониста XI века Титмара, в котором говорится о городе Радогоще в земле славянского племени редарей, где поклоняются божеству Сварожичу. Постфикс -гост/-гощ действительно характерен для славянских топонимов, а Сварожич — подтвержденное многими источниками божество (Сварог в Повести временных лет). В сочинениях поздних историков этот отрывок был искажен настолько, что Сварожич пропал, название города превратилось в имя бога, а племени — в мифический город Ретра.
matveychev-oleg.livejournal.com
Кто и зачем придумывал древних славянских богов?
Как в XVIII веке русская мифология была выдумана на западный манер, кому это было нужно и откуда взялись Лель, Ярило и Зимцерла. Arzamas рассказывает о новом русском фейклоре.
Кабинетная мифология
В XVIII веке, когда российские историки и литераторы почувствовали себя равноправными участниками европейской истории, им захотелось переписать историю России по европейскому образцу. Молодой империи нужна была прежде всего своя античность: легендарные правители, эпос и мифологический пантеон. Славянское язычество не успело развиться до уровня античного: не было ни сонма богов, ни устойчивых мифов об их иерархии, о деяниях и родственных отношениях. Но историкам XVIII века казалось, что можно и важно доказать, что все это было. Они по крупицам собирали сведения, и там, где оставались белые пятна, не стеснялись додумывать. «И не лучше ли Фидасова Венера с подделанными во вкусе сего знаменитаго древняго мастера руками и ногами, нежели когда б осталось одно только ея туловище, и то, может быть, местами еще выбитое?» — писал в 1804 году в предисловии к своему мифологическому словарю поэт, прозаик и переводчик Григорий Глинка.
Так появилась русская «кабинетная мифология» — калейдоскоп никогда не существовавших или до неузнаваемости искаженных божеств, которых скроили по гомеровским фасонам за письменным столом.
Первые книги, посвященные российскому и славянскому язычеству, составляли писатели и историки-публицисты. В 1767 году выходит «Краткий мифологический лексикон» Михаила Чулкова, в 1768-м — «Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из разных писателей, и снабденного примечаниями» Михаила Попова. В 1804 году публикует «Древнюю религию славян» Григорий Глинка, в том же году выходит «Славянская и российская мифология» филолога и поборника отмены крепостного права Андрея Кайсарова. Все они представляют собой словари, где в алфавитном порядке собраны все сведения о языческих божествах, которые удалось почерпнуть из источников: трудов Татищева и Ломоносова, нескольких летописей, латинских хронистов и византийских географов, а также живого фольклора. Баба-яга превратилась под их пером в «адскую богиню», требующую кровавых жертвоприношений для своих внучек, а домовые и лешие стали «мечтательными полубогами». В один ряд встали божества западных славян, описанные в средневековых источниках, киевские кумиры, масленичные чучела, Боян из «Слова о полку Игореве», волхв из поддельной Иоакимовской летописи и плоды бесчисленных ошибок историков. Вместе они заселили русский Олимп, сошли с него в литературу и идеологию, и многие живы до сих пор. Вот некоторые из них.
Услад
Так описывает Услада Григорий Глинка: «Радость на челе, румянец на щеках, уста улыбающиеся, увенчанный цветами, одетый нерадиво в легкую ризу, играющий в кобзу и пляшущий на голос оныя, есть бог веселия и жизненных услаждений…»
История происхождения славянского Диониса такова. Летопись Повести временных лет рассказывает о первой религиозной реформе князя Владимира Святославича — попытке упорядочить и централизовать верования подданных (первая реформа не удалась, и второй стало принятие христианства). Летописец перечисляет кумиров, установленных Владимиром на берегу Днепра, и первым называет «Перуна древяна, а главу его сьребряну, а yс злат». В XVI веке один из списков Повести временных лет попал в руки барона Сигизмунда фон Герберштейна, дипломата, путешественника и автора «Записок о московитских делах». Герберштейн не говорил по-русски, но владел словенским, однако этого оказалось недостаточно, чтобы разобрать пассаж из Повести временных лет: в его описании пантеона Владимира «ус злат» Перуна превратился в отдельное божество — Услада. Так выдуманное австрийским дипломатом имя попало к русским писателям, и уже они сочинили ему биографию покровителя наслаждений.
Зимцерла
Впервые Зимцерла упоминается в переводе труда далматинского историка XVII века Мауро Орбини; в России он был известен как Мавроурбин, и его «Книга историография початия имени, славы и разширения народа славянского» попала к российскому читателю в 1722 году. Орбини тоже излагает сюжет Повести временных лет о кумирах на берегу Днепра — скорее всего, он переписывает Герберштейна, потому что в его списке богов есть Услад. Следующего за ним Семаргла Орбини записывает как Simaergla. Но тут делает ошибку переводчик: видимо, вместо первой «а» он видит «с», а «g» убирает ради благозвучия. Так на славянском Олимпе появляется Зимцерла.
В 1768 году Михаил Попов, автор одного из мифологических словарей, пишет о Зимцерле: «Богиня Киевская; какия ей качества приписывались, о том ничево неизвестно; разве изломанное ея название произвесть от имени «зима» и глагола «стерть», так назовется она Зимстерлою и будет походить на Аврору или Флору, богиню цветов».
С этого момента начинается триумфальное шествие прекрасной богини по русской литературе: у Гавриила Каменеваона «цветет, как румяная роза» («Громвал», 1804), у Николая Полевого«на небосклоне горит Зимцерла блеском золотым» («Стенька Разин», 1832), у Василия Нарежного«Зимцерла раскинула багряный шатер свой по небу голубому» («Славенские вечера», 1809), Гаврила Державин уподобляет ей императрицу («Явление Аполлона и Дафны на невском берегу», 1801), у Александра Радищева Зимцерла запрягает лошадей в коляску Знича, бога огня, света и тепла, и сама она — «перстоалая», точь‑в‑точь как гомеровская «розовоперстая» Эос («Бова», 1799–1802). А поэт‑романтик и будущий декабрист Александр Бестужев-Марлинский решает назвать «Зимцерлой» свой альманах — в 1818 году, когда Пушкин пишет «К Чаадаеву» и рассветные «звезды пленительного счастья» смотрят на многих русских вольнодумцев. Разрешение на публикацию альманаха Бестужев не получил.
Лель
Лель, которого мифологи XVIII века окрестили «божком воспаления любовного», встречается в пушкинской поэме «Руслан и Людмила»: на княжеском пиру «…славит сладостный певец / Людмилу-прелесть, и Руслана, / И Лелем свитый им венец». Но лучшая его роль сыграна в пьесе Александра Островского «Снегурочка», где златокудрый славянский Эрот проявляет всю свою дерзость.
Появился же Лель из свадебных песен: в их припевах повторяются «лель-полель», «ой-люли-лель» и тому подобные сочетания, исследователи возводят их к восклицанию «аллилуйя» (например, Никита Толстой в статье «Аллилуйя» в словаре «Славянские древности»). Первые упоминания о божестве Леле содержатся в трудах польских историографов XV–XVI веков, в том числе Яна Длугоша и Матея Стрыйковского. Из припевов народной поэзии они вычитали целое семейство: известного нам бога любви Леля, его брата и покровителя брака Полеля (потому что за любовью следует брак) и их мать Ладу. Уже в XVIII веке российские историки решили, что польские фантомные боги достойны войти и в русский мифологический пантеон.
Ярило
В пьесе Александра Островского «Снегурочка» Ярило — «палящий бог ленивых берендеев», всеведущий и гневный. После гибели Снегурочки и восстановления мирового порядка в день своего чествования Ярило на посвященной ему горе является людям в образе «молодого парня в белой одежде, в правой руке светящаяся голова человечья, в левой — ржаной сноп».
В реальности Ярило (или Ярила) — олицетворение летнего праздника урожая, встречающееся в фольклорной традиции некоторых, преимущественно южных регионов России. Так называли чучело, такое же как Масленица, Кострома, Кострубонька и прочие. Куклы изготавливали к празднику, их украшали, придавали им половые признаки, проносили с песнями по деревне, а потом хоронили или сжигали. В этом ритуале писатели XVIII–XIX веков угадали признаки солярного божества и домыслили всю его атрибутику. Таким он продолжает видеться современным неоязычникам.
Радегаст
В конце XVIII — начале XIX века активно обсуждается происхождение славян, существование славянских рун и мифического города Ретра. В центре обсуждения — прильвицкие кумиры, бронзовые статуэтки, замеченные в 1768 году доктором в доме своей пациентки в деревне Прильвиц в немецком Мекленбурге. Сын пациентки рассказал, что славянских богов, испещренных руническим письмом, его дед откопал в саду, пытаясь посадить грушу. Среди статуэток было изображение Радегаста — божества, известного по свидетельствам средневековых хронистов: его грудь покрывает подобие щита с бычьей головой, на шлеме — изображение птицы. Находки были описаны, по их мотивам выполнены гравюры. Радегаст попал не только в мифологические словари, но и, например, в оперу-балет Николая Римского-Корсакова «Млада».
Статуэтки, конечно, довольно быстро были признаны подделкой. Кроме того, современная наука сомневается, что Радегаст когда-либо существовал: есть версия, что источник мифа о нем — текст немецкого хрониста XI века Титмара, в котором говорится о городе Радогоще в земле славянского племени редарей, где поклоняются божеству Сварожичу. Постфикс -гост/-гощ действительно характерен для славянских топонимов, а Сварожич — подтвержденное многими источниками божество (Сварог в Повести временных лет). В сочинениях поздних историков этот отрывок был искажен настолько, что Сварожич пропал, название города превратилось в имя бога, а племени — в мифический город Ретра.
Источник
www.pravda-tv.ru
Кто и зачем придумывал древних славянских богов?
Как в XVIII веке русская мифология была выдумана на западный манер, кому это было нужно и откуда взялись Лель, Ярило и Зимцерла.
Зачем в XVIII веке русская мифология была выдумана на западный манер, кому это было нужно и откуда взялись Лель, Ярило и Зимцерла?
В XVIII веке, когда российские историки и литераторы почувствовали себя равноправными участниками европейской истории, им захотелось переписать историю России по европейскому образцу. Молодой империи нужна была прежде всего своя античность: легендарные правители, эпос и мифологический пантеон. Славянское язычество не успело развиться до уровня античного: не было ни сонма богов, ни устойчивых мифов об их иерархии, о деяниях и родственных отношениях. Но историкам XVIII века казалось, что можно и важно доказать, что все это было. Они по крупицам собирали сведения, и там, где оставались белые пятна, не стеснялись додумывать.
И не лучше ли Фидасова Венера с подделанными во вкусе сего знаменитаго древняго мастера руками и ногами, нежели когда б осталось одно только ея туловище, и то, может быть, местами еще выбитое? писал в 1804 году в предисловии к своему мифологическому словарю поэт, прозаик и переводчик Григорий Глинка.
Так появилась русская кабинетная мифология калейдоскоп никогда не существовавших или до неузнаваемости искаженных божеств, которых скроили по гомеровским фасонам за письменным столом.
Первые книги, посвященные российскому и славянскому язычеству, составляли писатели и историки-публицисты. В 1767 году выходит Краткий мифологический лексикон Михаила Чулкова, в 1768-м Описание древнего славянского языческого баснословия, собранного из разных писателей, и снабденного примечаниями Михаила Попова. В 1804 году публикует Древнюю религию славян Григорий Глинка, в том же году выходит Славянская и российская мифология филолога и поборника отмены крепостного права Андрея Кайсарова. Все они представляют собой словари, где в алфавитном порядке собраны все сведения о языческих божествах, которые удалось почерпнуть из источников: трудов Татищева и Ломоносова, нескольких летописей, латинских хронистов и византийских географов, а также живого фольклора. Баба-яга превратилась под их пером в адскую богиню , требующую кровавых жертвоприношений для своих внучек, а домовые и лешие стали мечтательными полубогами . В один ряд встали божества западных славян, описанные в средневековых источниках, киевские кумиры, масленичные чучела, Боян из Слова о полку Игореве , волхв из поддельной Иоакимовской летописи и плоды бесчисленных ошибок историков. Вместе они заселили русский Олимп, сошли с него в литературу и идеологию, и многие живы до сих пор. Вот некоторые из них.
Услад
Так описывает Услада Григорий Глинка: Радость на челе, румянец на щеках, уста улыбающиеся, увенчанный цветами, одетый нерадиво в легкую ризу, играющий в кобзу и пляшущий на голос оныя, есть бог веселия и жизненных услаждений
История происхождения славянского Диониса такова. Летопись Повести временных лет рассказывает о первой религиозной реформе князя Владимира Святославовича попытке упорядочить и централизовать верования подданных (первая реформа не удалась, и второй стало принятие христианства). Летописец перечисляет кумиров, установленных Владимиром на берегу Днепра, и первым называет Перуна древяна, а главу его сьребряну, а yс злат . В XVI веке один из списков Повести временных лет попал в руки барона Сигизмунда фон Герберштейна, дипломата, путешественника и автора Записок о московитских делах . Герберштейн не говорил по-русски, но владел словенским, однако этого оказалось недостаточно, чтобы разобрать пассаж из Повести временных лет: в его описании пантеона Владимира ус злат Перуна превратился в отдельное божество Услада. Так выдуманное австрийским дипломатом имя попало к русским писателям, и уже они сочинили ему биографию покровителя наслаждений.
Зимцерла
Впервые Зимцерла упоминается в переводе труда далматинского историка XVII века Мауро Орбини; в России он был известен как Мавроурбин, и его Книга историография початия имени, славы и разширения народа славянского попала к российскому читателю в 1722 году. Орбини тоже излагает сюжет Повести временных лет о кумирах на берегу Днепра скорее всего, он переписывает Герберштейна, потому что в его списке богов есть Услад. Следующего за ним Семаргла Орбини записывает как Simaergla. Но тут делает ошибку переводчик: видимо, вместо первой а он видит с , а g убирает ради благозвучия. Так на славянском Олимпе появляется Зимцерла.
В 1768 году Михаил Попов, автор одного из мифологических словарей, пишет о Зимцерле: Богиня Киевская; какия ей качества приписывались, о том ничево неизвестно; разве изломанное ея название произвесть от имени зима и глагола стерть , так назовется она Зимстерлою и будет походить на Аврору или Флору, богиню цветов .
С этого момента начинается триумфальное шествие прекрасной богини по русской литературе: у Гавриила Каменева она цветет, как румяная роза ( Громвал , 1804), у Николая Полевого на небосклоне горит Зимцерла блеском золотым ( Стенька Разин , 1832), у Василия Нарежного Зимцерла раскинула багряный шатер свой по небу голубому ( Славенские вечера , 1809), Гаврила Державин уподобляет ей императрицу ( Явление Аполлона и Дафны на невском берегу , 1801), у Александра Радищева Зимцерла запрягает лошадей в коляску Знича, бога огня, света и тепла, и сама она перстоалая , точь‑в‑точь как гомеровская розовоперстая Эос ( Бова , 1799 1802). А поэт‑романтик и будущий декабрист Александр Бестужев-Марлинский решает назвать Зимцерлой свой альманах в 1818 году, когда Пушкин пишет К Чаадаеву и рассветные звезды пленительного счастья смотрят на многих русских вольнодумцев. Разрешение на публикацию альманаха Бестужев не получил.
Лель
Лель, которого мифологи XVIII века окрестили божком воспаления любовного , встречается в пушкинской поэме Руслан и Людмила : на княжеском пиру славит сладостный певец / Людмилу-прелесть, и Руслана, / И Лелем свитый им венец . Но лучшая его роль сыграна в пьесе Александра Островского Снегурочка , где златокудрый славянский Эрот проявляет всю свою дерзость.
Появился же Лель из свадебных песен: в их припевах повторяются лель-полель , ой-люли-лель и тому подобные сочетания, исследователи возводят их к восклицанию аллилуйя (например, Никита Толстой в статье Аллилуйя в словаре Славянские древности ). Первые упоминания о божестве Леле содержатся в трудах польских историографов XV XVI веков, в том числе Яна Длугоша и Матея Стрыйковского. Из припевов народной поэзии они вычитали целое семейство: известного нам бога любви Леля, его брата и покровителя брака Полеля (потому что за любовью следует брак) и их мать Ладу. Уже в XVIII веке российские историки решили, что польские фантомные боги достойны войти и в русский мифологический пантеон.
Ярило
В пьесе Александра Островского Снегурочка Ярило палящий бог ленивых берендеев , всеведущий и гневный. После гибели Снегурочки и восстановления мирового порядка в день своего чествования Ярило на посвященной ему горе является людям в образе молодого парня в белой одежде, в правой руке светящаяся голова человечья, в левой ржаной сноп .
В реальности Ярило (или Ярила) олицетворение летнего праздника урожая, встречающееся в фольклорной традиции некоторых, преимущественно южных регионов России. Так называли чучело, такое же как Масленица, Кострома, Кострубонька и прочие. Куклы изготавливали к празднику, их украшали, придавали им половые признаки, проносили с песнями по деревне, а потом хоронили или сжигали. В этом ритуале писатели XVIII XIX веков угадали признаки солярного божества и домыслили всю его атрибутику. Таким он продолжает видеться современным неоязычникам.
Радегаст
В конце XVIII начале XIX века активно обсуждается происхождение славян, существование славянских рун и мифического города Ретра. В центре обсуждения прильвицкие кумиры, бронзовые статуэтки, замеченные в 1768 году доктором в доме своей пациентки в деревне Прильвиц в немецком Мекленбурге. Сын пациентки рассказал, что славянских богов, испещренных руническим письмом, его дед откопал в саду, пытаясь посадить грушу. Среди статуэток было изображение Радегаста божества, известного по свидетельствам средневековых хронистов: его грудь покрывает подобие щита с бычьей головой, на шлеме изображение птицы. Находки были описаны, по их мотивам выполнены гравюры. Радегаст попал не только в мифологические словари, но и, например, в оперу-балет Николая Римского-Корсакова Млада .
Статуэтки, конечно, довольно быстро были признаны подделкой. Кроме того, современная наука сомневается, что Радегаст когда-либо существовал: есть версия, что источник мифа о нем текст немецкого хрониста XI века Титмара, в котором говорится о городе Радогоще в земле славянского племени редарей, где поклоняются божеству Сварожичу. Постфикс -гост/-гощ действительно характерен для славянских топонимов, а Сварожич подтвержденное многими источниками божество (Сварог в Повести временных лет). В сочинениях поздних историков этот отрывок был искажен настолько, что Сварожич пропал, название города превратилось в имя бога, а племени в мифический город Ретра.
Палаты царя Берендея. Эскиз Виктора Васнецова к опере Николая Римского-Корсакова «Снегурочка». 1885 год
© Wikimedia Foundation
Барон Сигизмунд фон Герберштейн. Роспись Юрия Шубица на потолке Национального музея Словении. 1885 год
© Wikimedia Commons
Александр Бестужев-Марлинский. Гравюра Георгия Грачева с оригинальной акварели, подаренной редактору «Русской старины» Михаилу Семевскому. 1889 год
© Wikimedia Commons
Ярило
Ярило
