Рыбный промысел в Древней Руси (А. В. Куза, 2016). Древняя русь рыбаков
Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси.
Язычество древней Руси.
Рыбаков Борис Александрович.
Предисловие
Эта книга является прямым продолжением, как бы вторым томом, моего исследования "Язычество древних славян", вышедшего в 1981 г. В первой книге автора интересовали прежде всего глубокие корни тех народных религиозных представлений, которые охватываются неопределённым термином "язычество".
При выяснении этих корней и глубины народной памяти приходилось широко пользоваться не только отрывочными сведениями об археологических реалиях древности, но и данными народного искусства и фольклора XIX в. и средневековыми поучениями против язычества, написанными в XI-XIII вв. Эти экскурсы в более поздние эпохи служили только одной цели - помочь выяснению первичных форм мифологии, её истоков и, насколько это было возможно, определению времени возникновения тех или иных религиозно-мифологических представлений. Углубление в палеолит или энеолит не являлось самоцелью и отнюдь не означало полной и всесторонней обрисовки представлений этих эпох. Автору важно было показать, что элементы мировоззрения глубочайшей древности сохранились в крестьянской среде России вплоть до XIX, а кое в чем и до начала XX в. Это давало право широко использовать такой драгоценный материал, как этнографический, для всех промежуточных эпох.
Данный, второй, том посвящен, во-первых, анализу восточнославянского язычества на протяжении всего I тысячелетия нашей эры вплоть до встречи с христианством; во-вторых, здесь будет рассмотрен сложный симбиоз древней народной религии с привнесенным извне христианством.
Последняя стадия развития родоплеменного строя у восточных славян дала много нового в сфере идеологических представлений. Киевская Русь создавалась как языческое государство, в котором религия прадедов достигла своего апогея. С принятием христианства создается своеобразная амальгама старых и новых форм, названная "двоеверием".
Хронологически этот том охватывает время от первых упоминаний славян-венедов античными авторами в I - II вв. н. э. до татарского нашествия в 1237 - 1241 гг.
Восточнославянское язычество накануне создания Киевской Руси и в его дальнейшем сосуществовании с христианством отражено в большом количестве материалов, являющихся источниками для его изучения. Это, прежде всего, подлинные и точно датируемые археологические материалы, раскрывающие самую суть языческого культа: идолы богов, святилища, кладбища без внешних наземных признаков ("поля погребений", "поля погребальных урн"), а также и с сохранившимися насыпями древних курганов. Кроме того, это - находимые в курганах, в кладах и просто в культурных слоях городов многообразные изделия прикладного искусства, насыщенные архаичной языческой символикой. Из них наибольшую ценность представляют женские украшения, часто являющиеся в погребальных комплексах свадебными гарнитурами и в силу этого особенно насыщенные магическими заклинательными сюжетами и амулетами-оберегами. Своеобразным, но очень плохо изученным остатком языческой старины являются многочисленные названия урочищ: "Святая гора", "Лысая гора" (местопребывание ведьм), "Святое озеро", "Святая роща", "Перынь", "Волосово" и т. п.
Очень важным источником являются свидетельства современников, занесенные в летописи или в специально написанные поучения против язычества. По поводу последних следует сказать, что они сильно отличаются от сведений современников о западных славянах. На запад, в земли балтийских славян, ехали миссионеры с заданием окрестить местное население и приобщить его к пастве римского папы. Рассказы католических епископов о славянских языческих храмах и обрядах являлись своего рода отчетностью перед римской курией об успехах их апостольской деятельности. Миссионеры писали по принципу контрастов: разгульное, неистовое язычество с многолюдными празднествами и кровавыми жертвоприношениями, с одной стороны, и благолепие и смирение после успеха проповеди христианства, с другой. Описание языческого культа было одной из задач западных епископов-миссионеров, и это делает их записи особенно ценными. Русские авторы XI-XIII вв. не описывали язычество, а бичевали его, не перечисляли элементы языческого культа, а огульно осуждали все бесовские действа, не вдаваясь в подробности, которые могли бы интересовать нас, но были слишком хорошо известны той среде, к которой обращались проповедники. Тем не менее, несмотря на указанную особенность русских антиязыческих поучений, они представляют несомненную ценность.
Что же касается этнографии как таковой, как науки XIX-XX вв., то следует сказать, что без привлечения необъятного и в высшей степени ценного этнографическо-фольклорного материала тема язычества не может быть доведена до конца.
Применительно к Киевской Руси мы должны сказать, что те темы, которые могут быть так полно представлены в предполагаемом этнографическом томе, для эпохи Киевской Руси не документированы или уцелели лишь фрагментарно. Можно во многих случаях использовать ретроспективный метод, но у этого метода есть одно слабое место - мы далеко не всегда знаем, на какой хронологической глубине следует остановиться в ретроспекции, где кончается точный научный метод и где начинается допущение.
Поискам этих граней между достоверным и предполагаемым посвящен ряд разделов книги "Язычество древних славян", в которых выяснялась глубина памяти русских, украинских и белорусских крестьян.
Выявление глубоких корней дает нам право на применение метода экстраполяции, т. е. распространения на Киевскую Русь тех верований и форм культа, которые документированы как для более раннего времени, так и для более позднего.
Учитывая возможности достоверной экстраполяции, мы должны насытить наши представления о язычестве древней Руси также и представлениями о хороводах, ритуальных песнях, маскарадах, о детских играх, о волшебных сказках. Почти все богатство восточнославянского фольклора, записанного в XIX в., мы можем проецировать в I тысячелетие н. э. и тем самым приблизить наше представление о той эпохе к её реальному многообразию и красочности, которые совершенно недостаточно отражены археологией или поучениями против язычества.
Около полутора столетий Киевская Русь была государством с языческой системой, нередко противостоящей проникновению христианства. В Киевской Руси IX - X вв. сложилось влиятельное сословие жрецов ("волхвов"), руководившее обрядами, сохранявшее давнюю мифологию и разрабатывавшее продуманную аграрно-заклинательную символику.
В эпоху Святослава, в связи с войнами с Византией, христианство стало гонимой религией, а язычество было реформировано и противопоставлено проникавшему на Русь христианству: так называемый "Пантеон Владимира" был, с одной стороны, ответом христианству, а с другой - утверждением княжеской власти и господства класса воинов-феодалов.
Выполнение общеплеменных ритуальных действий ("соборы", "события"), организация ритуальных действий, святилищ и грандиозных княжеских курганов, соблюдение календарных сроков годичного обрядового цикла, хранение, исполнение и творческое пополнение фонда мифологических и эпических сказаний требовало специального жреческого сословия ("волхвы", "чародеи", "облакопрогонители", "ведуны", "потворы" и др.). Через столетие после крещения Руси волхвы могли в некоторых случаях привлечь на свою сторону целый город для противодействия князю или епископу (Новгород). Греческое христианство застало в 980-е годы на Руси не простое деревенское знахарство, а значительно развитую языческую культуру со своей мифологией, пантеоном главных божеств, жрецами и, по всей вероятности, со своим языческим летописанием 912-980 гг. Прочность языческих представлений в русских феодальных городах средневековья явствует, во-первых, из многочисленных церковных поучений, направленных против языческих верований и проводимых в городах языческих обрядов и празднеств, а, во-вторых, из языческой символики прикладного искусства, обслуживавшего не только простых людей городского посада, но и высшие, княжеские круги (клады 1230-х годов). Во второй половине XII в. языческий элемент сказывался еще в полной мере. Картина мира тогдашних русских горожан представляла собой сочетание схемы Козьмы Индикоплова с такими архаичными образами.
Парадный золотой убор киевских княгинь был отражением и воспроизведением макрокосма в микрокосме личной одежды и украшений. Архитектурный декор содержит ряд композиций завуалированно-языческого содержания (Дмитровский собор Владимира). Наличие явно языческих сцен, связанных с русалиями, на украшениях княгинь свидетельствует об участии представителей социальных верхов в языческих обрядах.
На рубеже XII и XIII вв. устанавливается "двоеверие", т. е. известное компромиссное равновесие языческих и православных элементов. В прикладном искусстве на месте языческих сюжетов появляются христианские. Новые поучения против язычества (конца XII - начала XIII в.) свидетельствуют о том, что за два века формальной христианизации языческие теологи выработали новые представления о силах, управляющих миром, - появилось бичуемое церковниками учение о почитании "света", как эманации высшей божественной силы. Идея света, овеществленного в солнце и в динамике его небесного хода, наполнила искусство и удержалась несколько столетий.
Язычество древней Руси IX-XIII вв. - важный раздел русской средневековой культуры, без которого невозможно понять ни народную культуру деревни и городского посада, ни сложную и многогранную культуру феодальных верхов, ярким образцом которой является "Слово о полку Игореве", пронизанное народным языческим мировоззрением и предвосхищающее поэзию эпохи Ренессанса, так часто обращавшуюся к античному язычеству.
timpa.ru
Б.А. Рыбаков. Язычество Древней Руси.
(Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М., 1987.)
В середине II тысячелетия до н. э. начинает оформляться и обособляться массив праславянских племен в широкой полосе от Одера до Днепра. Их религиозные представления, насколько можно судить, вписываются в общую схему первобытных земледельческих племен.
В славянском язычестве отложилось многое из того, что следует отнести к общему индоевропейскому единству; сохранилось коечто и из более ранних охотничьих представлений.
В самом начале XII в. русский писатель, современник Владимира Мономаха, дал интереснейшую периодизацию славянского язычества, разделив его на четыре стадии: 1. Культ «упырей (вампиров) и берегинь» — дуалистический анимизм первобытных охотников каменного века, одухотворявший всю природу и деливший духов на враждебных и благожелательных.
2. Культ земледельческих небесных божеств «Рода и рожаниц».
Исторически две рожаницы предшествуют Роду; это были богини плодовитости всего живого.
3. Культ Перуна, являвшегося в древности богом грозы, молний и грома, а в дальнейшем ставшего божеством войны и покровителем воинов и князей. При создании государства Киевской Руси Перун стал первым, главным божеством в княжеско-государственном культе X в.
4. После принятия христианства в 988 г . язычество продолжало существовать, отодвинувшись на «окраины» государства.
С этой суммой основных религиозных представлений, осложненных большим количеством мелких детализирующих культов, обрядов, заклинаний, заговоров, первичных мифов, праславяне бронзового века и вступают в высшую фазу первобытности, в то историческое время, когда их уже знают цивилизованные соседи и пишут о них под разными именами... Это эпоха господства скифовкочевников в Причерноморье, время путешествия Геродота, оставившего драгоценнейшие записи о северных... соседях кочевых скифов. В этот новый и очень яркий период своего исторического бытия славянский мир пришел с богатым языческим наследием, накапливавшимся на протяжении многих тысячелетий первобытности. Какая-то часть этого наследия уцелела не только до времени... Мономаха, но и до этнографов XIX — XX вв.
«Сколотско-славянский» период (V — VI в. н. э.) в религиозном отношении характеризуется возникновением огромных святилищ на горах под открытым небом, которые отражают потребность в многолюдных общеплеменных «соборах», «собраниях», «событиях». Такой ежегодный земледельческий праздник... описывает Геродот...
К началу этого периода относится смена славянской религиозной терминологии: вместо вариантов индоевропейского «деус» (в славянских «див», «дый») появляется под скифским влиянием новое обозначение — «бог», удержавшееся навсегда.
Очевидно, к этому же времени относится появление у праславян таких наименований божеств, как Стрибог, вместо архаичного Сварога, Дажьбог и явно иранский Хорс.
... При князьях Игоре, Святославе и Владимире язычество стало государственной религией Руси, религией князей и дружинников. Язычество укреплялось и возрождало старинные... обряды.
Возродилась в народном эпосе мифологическая в своей основе титулатура великого князя — «Владимир — Солнце», уводящая нас к мифическому царю-солнцу Кола-Ксаю праславянских времен.
Приверженность молодого государства прадедовскому язычеству была формой и средством сохранения государственной политической самостоятельности. В Киеве уже были христиане: крестились (начиная со второй половины IX в.) некоторые русские люди, христианами была часть наемных варягов, христианским было могущественное, враждебное Руси государство — Византийская империя, в годы мира оживленно торговавшая с Русью. Византия стремилась внедрить христианство, так как по греческой доктрине народ, принявший новую веру из рук императора и патриарха, тем самым уже становился вассалом Византии. Князь Святослав прекрасно понимал это. Обновленное язычество формировалось в условиях соперничества с христианством, что сказалось не только в устройстве пышных княжеских погребальных костров, не только в гонениях на христиан и разрушении православных церквей Святославом, но и в более утонченной форме противопоставления русской языческой теологии греческой христианской. Это особенно четко выступает при анализе известного пантеона Владимира. В государственный пантеон, реальным воплощением которого были тщательно оформленные идолы на центральной площади Киева у самых стен великокняжеского двора, не были включены такие архаичные народные божества, как Род и Волос. Род как владыка вселенной мешал первенству Перуна и был исключен из пантеона... Новый русский пантеон был противопоставлен христианскому, но противопоставлен таким образом, что он был и сопоставим с христианским (за исключением Перуна): Христианство Язычество Бог-отец, творец мира Бог-сын, Иисус Христос Бог дух святой Женское божество — богородица Мария Стрибог — «бог-отец» (он же Сварог, т. е. «Небесный») Дажьбог — бог-сын небесного бога Сварога (ему придан Хорс, бог светила Солнца) Крылатые фантастические животные — птицы (Се-маргл, грифон-Див) Богиня плодородия Макошь Жрецы, придумавшие новый пантеон, пытались... уменьшить внешнее различие между язычеством и христианством. Жреческое сословие в Древней Руси, его роль и значение в языческом государстве были очень велики... Группы жрецов-волхвов должны были руководить процессом языческого богослужения, осуществлять гадания и производить жертвоприношения. Они составляли мудрые календари ... хранили в памяти мифы. Волхвы должны были быть близки к племенной знати, а может быть и составлять часть ее.
Общим названием жрецов было «волхвы» или «волшебники», но в составе жреческого сословия было много различных разрядов.
Известны «волхвы-облакопрогонители», те, которые должны были предсказывать и своими магическими действиями создавать необходимую людям погоду. Были волхвы-целители, лечившие людей средствами народной медицины; церковники признавали их врачебные успехи, но считали грешным обращаться к ним. Существовали «волхвы-хранильники», руководившие сложным делом изготовления разного рода амулетов-оберегов и, очевидно, орнаментальных символических композиций. Кроме волхвов-ведунов, существовали и женщины-колдуньи, ведьмы (от «ведать» — знать), чаровницы, «потворы». Интереснейший разряд волхвов составляли волхвы-»кощюнники», сказители «кощюн» — мифов, хранители древних преданий и эпических сказаний. Сказителей называли также «баянами», «обаятелями», что связано с глаголом «баять» — рассказывать, петь, заклинать.
...Анализируя фрагменты русского летописания IX — X вв., уцелевшие в позднейших компиляциях-сводах, можно утверждать, что в языческом государстве Руси велись свои летописи.
Ко времени принятия христианства в конце 980-х гг. греческое духовенство застало на Руси не только примитивное суеверие деревни, но и государственную языческую религию города... с разработанным космологическим эпосом, с представлением о божественном происхождении великокняжеской власти, разнообразным ритуалом и разветвленным жреческим сословием, владевшим тайной тонко разработанной символики, знанием «черт и резов», древних «кощюн» и новоизобретенной славянской письменности ... Языческие воззрения были народной верой и вплоть до XX в.
проявлялись в обрядах, хороводных играх, песнях, сказках и народном искусстве.
studfiles.net
Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи
Книга представляет собой фундаментальный труд выдающегося отечественного историка и археолога академика Б.А.Рыбакова. Автор обращается к теме русского эпоса: сопряжению письменной традиции - по материалам летописей - и устной былинной традиции. На основе привлечения огромного источниковедческого и фольклорного материала автор проявляет множество сюжетных и смысловых параллелей между этими традициями. Б.А.Рыбаков относит начало русского летописания к IX в., тем самым пересматривая традиционно принятую датировку. Автору удается показать возможности дешифровки эпических произведений русского фольклора и использования их в рамках исторических исследований.
Адресуется студентам, преподавателям и научным работникам гуманитарных специальностей. Полнота, ясность и последовательность изложения материала делают книгу доступной и полезной для широкого круга читателей.
Поделиться ссылкой:
Понравилось это:
Нравится Загрузка...
Купить на ОЗОНе
Купить в Books.ru
Купить в My-Shop.ru
Купить в Лабиринте
Информация для зарегистрированных и авторизованных посетителей
Источники для словаря
Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества в Древней Руси
Грушко Е.А., Медведев Ю.М. Словарь славянской мифологии
Славянская мифология: энциклопедический словарь
Мелетинский Е.М. Мифологический словарь
Википедия
Рукописи которых не было. Подделки в области славянского фольклора
Кайсаров А.,Глинка Г.,Рыбаков Б. Мифы древних славян
Домострой
Банников Е. Славянские и православные праздники и обряды
Сказания Русского народа, собранные Иваном Петровичем Сахаровым
Шапарова Н.С. Краткая энциклопедия славянской мифологии
Афанасьев А. Н. - Поэтические воззрения славян на природу
Русский биографический словарь
Максимов С. В. Нечистая, неведомая и крестная сила
Беларуская міфалогія. Энцыклапедычны слоўнік
Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона
Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка
Даль В.И., О поверьях, суевериях и предрассудках русского народа
Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э. Боги славянского и русского язычества. Общие представления
Гаврилов Д.А., Ермаков С.Э., Были и Небыли сказки. О необычном, обыденном и искусстве перехода между ними
Мудрова И.А. Словарь славянской мифологии
Рыбаков Б.А. Язычество древних славян
Рыбаков Б.А. Язычество древней Руси
Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи
Будур Н.В. Повседневная жизнь колдунов и знахарей в России XVIII-XIX веков
Большая Советская Энциклопедия
pagan.ru
Рыбный промысел в Древней Руси (А. В. Куза, 2016)
Природные условия, водоемы и ихтиофауна Восточной Европы
Территория расселения восточных славян раскинулась от Ладожского озера до причерноморских степей и от Карпатских гор до берегов верхней Волги. Ее ядро, сгруппировавшееся вдоль Днепровской водной системы, занимало лесостепную и лесную ландшафтные зоны с умеренным климатом, континентальность которого усиливалась в направлении с северо-запада на юго-восток. Все эти земли орошались множеством больших и малых рек, были усеяны озерами, болотами, старицами. Равнинный пейзаж местами нарушали гряды холмов и возвышенностей – следы былой циклопической деятельности ледника. Повсюду шумели вековые леса. На севере сосновые боры, перемежавшиеся в низинах мхами и ельниками, постепенно переходили в смешанный лес, расцвеченный осиной и березами. Чем дальше на юг, тем чаще расступались деревья, открывая взору просторные поляны. Всё реже попадалась ель, сосна взбиралась на песчаные дюны и увалы. Еще немного – и, оторвавшись от дремучей чащи, шагнули в степь веселые дубравы. Везде водились в изобилии дикие звери, гнездились птицы, и пчёлы трудолюбиво собирали мед. Плодородные почвы и заливные луга на юге, девственные леса и озерные плесы на севере стали полем жизни и деятельности восточнославянских племен. Здесь они основали свои поселения, расчистили пашни, построили города. Здесь поднялась и окрепла, впитав живительные соки родной земли, могучая Киевская держава. И в древности русские люди хорошо понимали, какой щедрой, воистину благодатной по части природных ресурсов была их родина. Недаром безымянный поэт XIII в. с любовью и жаром писал:
«О светло-светлая
И украсно украшенная
Земля Русская!
Всего еси исполнена ты
И многими красотами удивление еси!»
Примечательную особенность края составляло обилие больших и малых водоемов. Даже при беглом взгляде на картину Восточной Европы бросается в глаза окутывающая ее голубая паутина бесчисленных рек, речек, ручьев, проток и озер. Большинство из них принадлежит бассейнам трех морей: Чёрного, Каспийского и Балтийского. Реки, впадающие в Ледовитый океан, были освоены славянами позже. Впрочем, Северная Двина, например к XVI в. превратилась в оживленную торговую магистраль. А за несколько столетий до этого отряды новгородских данщиков пробирались далеко на северо-восток к берегам Печоры и отрогам Уральских гор.
Реки и озёра всегда пользовались вниманием составителей летописных сводов. Уже на первых страницах «Повести временных лет», в ее вводной части – «Откуда есть пошла Русская земля», перечислены основные из древнерусских водных систем. Особо выделены Днепр, Волга и Западная Двина, бравшие начало из знаменитого Оковского леса и соединявшие Русь с другими странами. В рассказе об известном пути «из варяг в греки» поименованы также Ловать, Ильмень, Волхов, Ладожское озеро и Нева. В отрывках, повествующих о расселении славян, упомянуты реки: Дунай, Днестр, Буг, Сула, Сейм, Десна, Сож, Припять, Полота, Ока; озёра: Ростовское, Клещино, Белоозеро. Конечно, все они интересовали летописца в первую очередь как точные географические ориентиры, постоянные пути сообщения, удобные в условиях средневековья, дороги торговли и войны. Но бесспорно и другое: именно в речных долинах и кругом озер расположены большинство из известных нам древнерусских поселений. Крупные города и еле заметные селения в 2–3 двора, как правило, строились около воды. По-видимому, здесь исстари было меньше лесных массивов; эти земли реже подвергались заболачиванию, а их аллювиальные почвы были более пригодны для земледелия. Кроме всего прочего, близкое соседство водоемов обеспечивало окрестное население дополнительными источниками пропитания – рыбой и водоплавающей птицей. Этот факт также имел немаловажное значение. Недаром уже в XIV–XV вв. мы наблюдаем, по словам исследователя экономического положения Северо-Восточной Руси А. Д. Горского, «чрезвычайно скрупулезное, даже можно сказать, мелочное распределение рыболовных угодий и времени рыбной ловли в этих угодиях между различными владельцами, особенно в центральных районах»[106]. Зафиксировавший эту картину актовый материал, несомненно, свидетельствует о том, что рыба и продукты ее переработки постоянно использовались в пищу, были одним из распространенных и любимых кушаний. Следовательно, рыболовство входило в число важных отраслей экономики, производившей съестные припасы.
Предпосылкой для широкого развития добычи рыбы в Восточной Европе служило отмеченное выше наличие многочисленных водоемов, густонаселенных разнообразной ихтиофауной. Трудно перечислить все виды рыб, водившихся в русских озерах и реках. Первое место среди них по своим высоким вкусовым качествам занимали осетровые и лососевые, называвшиеся в древности «красной» рыбой. Воды Каспийского моря и Волги с протоками, особенно в ее низовьях, являлись основным районом обитания и ловли осетровых. Но и в других реках, например в Дону и Днепре, осетры не представляли исключения. Особый вид осетра – балтийский (немецкий) – входил для икрометания в реки системы Балтийского моря. Лососевые рыбы, в том числе и самая ценная из них – семга, – в большинстве своем встречались в водоемах, принадлежавших бассейнам Балтийского моря и Ледовитого океана. Прочие рыбы, часто именуемые в древних источниках «рыба белая», водились повсеместно. Многочисленные карповые – сазаны, лещи, язи, жерехи, голавли, плотва, густера, ельцы, а вместе с ними и щуки, судаки, окуни, сомы, налимы и всякая рыбья мелочь составляли главное население больших и малых рек, озер и ручьев. Даже пруды и торфяные болота не оставались пустынными: в стоячей илистой воде хорошо уживались лини и караси.
Несмотря на активное и длительное воздействие человека на живую природу, Европейская Россия и в наши дни занимает одно из первых мест в мире по богатству и разнообразию своей ихтиофауны. Можно лишь догадываться, сколь обильна она была несколько столетий назад. Сплошная вырубка лесов и сплав бревен, судоходство, сброс промышленных вод и интенсивный лов значительно сократили численность рыбьего стада.
Промысловый лов базируется прежде всего на добыче проходных и полупроходных видов рыб (к ним, в частности, относятся большинство осетровых и многие из лососевых), входящих из морей и озер в реки для метания икры. Люди издревле пользовались этим всеобщим законом природы. Именно в периоды нереста (икрометания), когда рыбы собираются в огромные стаи, подходят близко к берегу, их легче всего выловить. Поэтому и массовый промысел всегда приурочивался к этим срокам, заметно варьирующим в зависимости от местных условий. Но время икрометания удобно для ловли не только проходных рыб, но и туводных, т. е. никогда не покидающих своего водоема. Эти рыбы также скапливаются для метания икры в определенных местах. Здесь они и становятся сравнительно легкой добычей рыбаков. Надо заметить, что периоды нереста у разных рыб весьма различны. Некоторые мечут икру сразу после ледохода, другие – спустя один-два месяца. Часть рыб входит в реки летом и осенью, чтобы лишь следующей весной воспроизвести потомство. Иные осенью, наоборот, скатываются обратно в моря и озёра. Третьи мечут икру зимой. Наконец, такие рыбы, как лещ, сазан, сом, зимой бывают малоподвижны и кучно держатся в глубоких ямах, где их и ловят из-подо льда. Словом, успешный лов практически возможен почти круглый год. Лишь июнь – июль вошли в поговорку как безрадостные для рыболовов месяцы. Конечно, наиболее оптимальные сроки рыболовства зависели в каждом конкретном случае от местных особенностей: типа водоема, характера его ихтиофауны, климатических условий и т. д. Чаще всего главный лов происходил весной, иногда осенью, а в некоторых озерах (например, в Ильмене) и зимой.
С промысловой точки зрения среди русских внутренних водоемов самыми перспективными для развития рыболовства были низовья Волги. Каждую весну сюда устремлялись из Каспийского моря, обладающего прекрасной кормовой базой, густые массы разнообразных рыб. Волга в этом отношении превосходит все европейские реки. Именно в ее нижнем течении и в прилегающих водах Каспия сложился один из основных районов современного промыслового рыболовства. Сходная картина наблюдается и в Приазовье на Нижнем Дону. Но в интересующую нас эпоху эти земли были малодоступны для русских рыболовов. Астраханское Поволжье лишь во второй половине XVI в. вошло в состав Московского государства. Подонье было присоединено и того позже. Если богатые рыбой устья рек бассейнов Чёрного и Каспийского морей в древнерусское время принадлежали последовательно сменявшим друг друга кочевникам, то водоемы северных и центральных областей прочно закрепились за славянами. Особого упоминания заслуживают бесчисленные озёра Северо-Западной Руси, благодаря которым и весь край называли «озерным» (его границы почти совпадают с территорией древней Новгородской земли). Среди них выделяются своими размерами озёра Онежское и Ладожское, населенные сигами, лососями и множеством других видов рыб, Ильмень, еще в XIX в. звавшийся рыбопромышленниками «озеро – золотое дно», Чудское и Псковское озёра. Из более мелких озер и сейчас хорошо знакомы рыбакам Селигер, Пирос, Валдайское и многие другие. На северо-востоке до сих пор славится рыбой Белое озеро, а на верхней Волге – озёра Плещеево и Неро. Многочисленные реки и озёра Карелии, Кольского полуострова, побережья Белого и других северных морей также изобиловали ценными породами рыб. Ока в нижнем течении знаменита рыбными ямами. Верхний приток Волги – Шексна – известна своими великолепными стерлядями. Не требуется особо говорить и о таких крупных водных артериях, как Днепр, Днестр, Буг или Неман и Западная Двина. Даже предварительный обзор ихтиофауны русских водоемов до внимательного знакомства с историческими источниками позволяет предположить, что в Древней Руси рыболовство должно было получить широкое, если не повсеместное распространение.
Рыболовство у праславян
Вопрос об общих предках современных славянских народов, неразрывно связанный с поиском их древней прародины, является одним из самых дискуссионных в исторической науке. К сожалению, археология сейчас не может дать на него убедительный ответ. Генетические связи культуры первых славянских государств с более ранними памятниками ясно не прослеживаются глубже середины I тысячелетия н. э. Поэтому в распоряжении исследователей нет материальных объектов, исчерпывающе характеризующих быт и хозяйство праславян. Отчасти этот пробел заполняют отрывочные сведения письменных источников. Но более твердые критерии мы получим при изучении данных сравнительной лингвистики и особенно лингвистической палеографии. Правда, по справедливому замечанию Ф. П. Филина, эта работа находится еще в стадии развертывания[107]. Однако определенные успехи уже достигнуты. В частности, наблюдения ряда ученых (К. Мошинского, О. Ферианца, Л. Г. Берга и др.) над общеславянскими названиями рыб и рыболовных орудий проливают свет на ранние этапы славянского рыболовства.
Если в индоевропейских языках в отношении наименования рыб царит полный разнобой, то в лексике общеславянского языка имеется значительное количество сходных названий. Ф. П. Филин относит к ним такие слова, как сом, окунь, язь, карп, карась, плотва (плотица), пескарь, линь, слец, уклея, угорь, лосось[108]. К. Мошинский добавляет сюда: мень, подуст, щука и осетр[109]. Некоторые из этих слов имеют близкие параллели в балтийских, западнофинских и северогерманских языках. Даже если отбросить из приведенного перечня плотву и ельца, подобные названия которых отсутствуют в южнославянских языках, то в списке остается не менее 1,5 десятков общих слов. Поскольку в процессе расселения праславян и распада общеславянского языкового единства эти названия прочно удержались вплоть до наших дней во всех славянских языках, мы вправе предположить, что предки славян были хорошо знакомы с наиболее распространенными и важнейшими промысловыми рыбами. В какой-то степени полученные данные позволяют локализовать их прародину в умеренной климатической зоне, изобиловавшей реками, озерами и болотами, т. к. среди поименованных рыб помимо чисто речных видов (подуст) есть и специфически озерные и болотные (карась, линь). Наконец, значение общеславянского слова лосось, ввиду германских и балтийских соответствий, прочно привязывает поиски славянской прародины к бассейнам рек Балтийского моря[110]. О. Ферианц, скрупулезно исследовавший ареалы вышеназванных рыб, приурочивает их к междуречью Вислы и Немана[111]. Так или иначе, но и до расселения на огромных пространствах в Восточной и Южной Европе славяне постоянно занимались рыболовством, что привело к сохранению в их современных языках целой группы общих наименований рыб. Этот вывод выглядит достаточно аргументированным, т. к. его подкрепляет серия общеславянских названий орудий лова: острога, мережа, яз, невод, сак и др. У всех славян они имеют близкие конструктивные особенности, соответствующие названия отдельных частей и сходные приемы использования. Для некоторых из этих орудий, например невода, можно предполагать и специфически славянское происхождение. Невод относится к классу подвижных или отцеживающих сетей. Он состоит из двух крыльев или приводов, представляющих из себя длинные сетяные полотнища. В центре между ними вшивается мешок на мелкоячеистой сети – ядро или матка невода. Верхние подборы невода поддерживаются деревянными поплавками, а к нижним привешиваются каменные грузила. Неводом ловят самую разнообразную рыбу как в реках, так и в озерах, с лодок или с берега. Причем лов этот – весьма эффективен. В Западной Европе подобные снасти не были известны. Появились ли они у балтов и западных финнов под воздействием славян (что вполне вероятно), или самостоятельно, пока решить трудно.
Все приведенные примеры свидетельствуют о том, что на равнины Восточной Европы славяне пришли с готовыми навыками добычи рыбы и соответствующим комплексом рыболовных орудий. Следовательно, им не пришлось осваивать новый, необычный для них вид хозяйственной деятельности. Возможно, они принесли сюда более передовую технику лова. Во всяком случае, еще в XVIII в. на северо-западе России русские рыболовы считались самыми удачливыми и расторопными. Выяснить же удельный вес рыболовства в экономике ранних славян, опираясь только на данные языка, не представляется реальным. Можно лишь отметить, что достаточно разнообразный арсенал технических средств добычи рыбы – сети (невода, мережи, саки), запорные системы (езы, вереши), колющие орудия (остроги) и крючные снасти (удочки, жерлицы) – указывает на сравнительно интенсивный характер промысла. Более глубокие выводы требуют привлечения самого широкого круга источников: археологических, письменных и палеоихтиологических.
Место рыболовства в хозяйстве восточных славян во второй половине I тысячелетия н. э.
На территории Восточной Европы во второй половине I тысячелетия н. э. теперь известен ряд археологических культур, материальные памятники которых хорошо увязываются с последующей культурой Киевской Руси. География раннеславянских древностей VI–IX вв. значительно расширилась. В последние десятилетия открыты памятники в Надпорожье Днепра, в Потясминье, на Волыни, Южном Буге, Молдавии, Полесье и других местах. У исследователей появилась реальная возможность полнее изучить экономику и быт восточнославянских племен накануне сложения у них государства. Благодаря массовым археологическим раскопкам удается не только реконструировать внешний вид поселений, внутреннюю конструкцию жилищ, но и представить себе хозяйственный уклад их жизни. На многих из этих памятников обнаружены явственные следы наличия рыбного промысла.
К сожалению, поселения указанного времени крайне бедны вещественными находками, и интересующих нас предметов – всего лишь единицы. Среди них известны массивные железные рыболовные крючки, части составных железных острог, тяжелые наконечники пешней, глиняные и каменные грузила от сетей. Поэтому основными данными, позволяющими судить о роли рыболовства, являются костные останки и чешуя рыб. Но и они не всегда попадают в руки специалистов, что затрудняет их использование в качестве исторического источника. Тем не менее определенные наблюдения можно сделать уже сейчас.
Для большинства из вновь исследованных поселений характерна связь с водой – часто они располагались в пойме реки на небольших останцах, едва ли не становившихся в половодье островами. При общем земледельческом направлении хозяйств этих селищ рыболовство в жизни их обитателей занимало немалое место. Так, в жилых и хозяйственных постройках поселений в устье реки Тясьмина, обычно в культурном слое над полом «было довольно много мелких осколков костей животных и рыб, а иногда и рыбьей чешуи»[112]. Близкая картина наблюдалась при раскопках у балки Яцевой в Надпорожье и на Южном Буге[113]. И хотя названные памятники не дали почти никаких орудий рыбного промысла, можно смело утверждать, что рыба входила в число основных продуктов питания людей, их оставивших. Чешуя и кости рыб часто встречались в предпечных ямах или в непосредственной близости от печей, т. е. в местах, где рыбу разделывали и готовили в пищу. Все данные указывают на устойчивый, а не случайный характер рыболовства, являвшегося наряду с земледелием и скотоводством важным источником пополнения запасов продовольствия. Главными орудиями добычи рыбы были, по-видимому, запорные системы типа езов и заколов с вставленными в них ловушками вроде морд и верш. Эти деревянные сооружения, редко попадающие в руки археологов, требуют определенного ухода и наблюдения. Возможно, здесь кроется одна из причин близкого соседства с водоемами раннеславянских поселений.
Интересные результаты получены при раскопках Г. Г. Мезенцевой в районе Канева[114]. На большом поселении VIII–IX вв., раскинувшемся вдоль берега Днепра, было вскрыто 22 углубленных в землю жилища и несколько хозяйственных сооружений. И там, и там исследователи обнаружили много рыбьих костей и чешуи. В жилых помещениях они спрессовались на полу или кучами лежали около печей. В одном случае (жилище № 9) чешуя зафиксирована в изобилии на специальной материковой приступке – своеобразном кухонном столе[115]. Анализ костных останков рыб позволил определить, что жители поселка ловили главным образом щук, затем лещей, язей и плотву[116]. В жилищах и культурном слое найдены также железные кованые крючки больших размеров и обломки двух каменных грузил грушевидной формы[117].
Археологические и палеоихтиологические данные дополняют друг друга. Крупных речных хищников (щук), как правило, ловили крючками или колющими снастями. Поскольку щука превалировала в уловах жителей Каневского поселения, надо думать, что крючные орудия преобладали среди прочих рыболовных снарядов. Карповые рыбы (лещи, язи, плотва) добывались, скорее всего, сетями. Не исключена возможность применения в промысле и различных запорных систем. Факты говорят о том, что рыболовство в конце 1 тыс. н. э. в районе Канева было не второстепенной, а весьма существенной отраслью хозяйства.
Иная картина вырисовывается в результате исследования близкого по времени селища в Луке Райковецкой. Находки, связанные с рыбным промыслом, представлены очень бедно. Обнаружен один железный рыболовный крючок[118] и незначительное количество рыбных костей. Небольшая река Гнилопять, протекавшая вблизи селища, конечно, не могла стать прочной базой для развитого промысла рыбы.
Более обильны материалы, характеризующие рыболовство у славян, обитавших в VI–IX вв. в Молдавии. О повсеместной добыче рыбы здесь «говорят частые находки костей и чешуи рыб, рыболовные крючки (Кетриш) и круглые плоские керамические грузила (Ханска, Петруха, Одая)»[119].
Значительно меньше данных, позволяющих судить о хозяйственной деятельности восточных славян в северо-западных районах. Хотя в этих землях лов рыбы должен был получить самое широкое распространение. Дело в том, что лучше всего здесь изучены для указанного времени погребальные памятники – длинные курганы и сопки. Относительно же славянской принадлежности нижних слоев Пскова, Камно и Старой Ладоги, где в изобилии встречены и рыбьи кости, и орудия промысла, определенной уверенности нет.
Историю рыболовства на Левобережье Днепра освещают многолетние раскопки роменско-боршевских городищ и селищ. Так, на городищах Новотроицком, Донецком, Кузнецовском, Титчихе в слоях VIII – начала Х в. обнаружены крупные рыболовные крючки, изготовленные из четырехгранного железного стержня[120]. Крючки имеют на одном конце петлю для крепления лесы, а на другом – жало с оттянутой бородкой, удерживавшей приманку и пойманную рыбу (рис. 1). Ближайшие аналогии этим крючкам известны на соседних памятниках салтово-маяцкой культуры[121], откуда они, по-видимому, и были заимствованы. Подобные крючки предназначались для лова крупной хищной рыбы (щук, сомов) на живца или другую насадку. Интересный выбор рыболовных орудий происходит с Титчихинского городища. Помимо крючка выше описанного типа, там были найдены еще пять экземпляров рыболовных крючков, железный зуб от составной остроги, наконечник пешни для пробивания льда и глиняные грузила от сетей[122]. Среди перечисленных предметов некоторые встречаются на древнерусских памятниках не ранее середины – конца X в. Особенно характерны в этом отношении железный крючок с длинным цевьем и боковой зуб составной остроги. Поэтому предложенная А. Н. Москаленко верхняя дата городища Титчиха – конец Х в. – представляется вполне обоснованной[123].
Кроме крючных снастей в роменско-боршевское время употреблялись и сети, о чём говорят находки грузил (рис. 1). Грузила, как правило, изготовлены из обожженной глины. Они имеют вытянутую или округлую форму и сквозное отверстие. Такими грузилами могли снаряжаться небольшие сети типа современных бредней. Любопытная деталь выяснилась при раскопках Донецкого городища. Жители этого поселения в VIII–X вв. использовали в качестве сетяных грузил кости коровы (рис. 1)[124]. Найдены также и костяные острия, с помощью которых плелись сети (рис. 1). Причем в жилищах Большого Боршевского городища подобные орудия встречены несколько раз в комплексах по 3–5 штук, как и требовалось при вязании сетей[125].
Помимо крючных, колющих и объячеивающих орудий рыбу, вероятно, ловили и с помощью запорных снарядов (езы, котцы, верши и т. д.), перегораживая ручьи и речки. Однако археологических доказательств этому нет.
На поселениях роменско-боршевских племен, в жилищах и хозяйственных ямах исследователи не раз отмечали присутствие костей и чешуи рыб. По-видимому, в пищевом рационе населения рыба была постоянным компонентом. Ее потребляли не только свежей, но и заготавливали впрок. На Большом Боршевском городище было вскрыто сооружение, получившее шифр: погреб «Б». Из него извлекли кости по крайне мере 16 судаков, 23 лещей, 11 жерехов, 4 вырезубов и 1 красноперки[126]. Можно полагать, что в древности здесь хранили вяленую рыбу.
Получить более полное представление о рыболовстве в интересующую нас эпоху позволяет следующая таблица[127].
х – основной объект промысла;
+ – второстепенный;
– случайный.
Из таблицы видно, что основным объектом промысла были речные хищники: щука – повсеместно, судак, сом, окунь – в отдельных случаях. Остальные рыбы являлись или второстепенной, или случайной добычей. Нельзя не заметить сходство полученных данных с видовым составом рыб в уловах Каневского поселения. Значительное преобладание хищных рыб, особенно щук, над прочими указывает на широкое распространение крюковых и колющих орудий лова. Сетевые снасти имели меньшее значение. Такое сочетание указывает на неразвитый, индивидуальный характер рыболовства[128]. О малой интенсивности промысла свидетельствуют и вычисленные специалистами возраст и средние размеры некоторых видов рыб: щуки, леща, судака, сома и др. В уловах господствовали рыбы старших возрастных групп, средние размеры которых превосходили средние размеры современных рыб. Следовательно, рыбье стадо в то время было мало затронуто промыслом, базировавшимся на старших, наиболее крупных особях. При более интенсивном рыболовстве добывают и рыб младшего возраста, зато темп роста оставшихся рыб возрастает, т. к. улучшается их кормовая база.
Лучше уяснить характер славянского рыболовства VIII–X вв. в лесостепной зоне Днепровского Левобережья можно, сравнив его с приемами добычи рыбы в более раннее время. Для сопоставления целесообразно использовать материалы юхновских памятников. Во-первых, они располагались приблизительно в тех же местах, где впоследствии появились поселения роменско-боршевского типа. Во-вторых, юхновские коллекции дают хорошее представление о рыболовстве своей эпохи. При раскопках юхновских городищ сплошь и рядом встречались скопления глиняных и каменных грузил от сетей. Найдены обломки гарпунов, рыболовные крючки, а также целые пласты костей и чешуи рыб[129]. Анализ палеоихтиологического материала показал, что в уловах, помимо хищных, господствовали карповые рыбы (лещ)[130]. Последнее обстоятельство вместе с археологическими фактами (массовые находки грузил) подтверждает широкое использование юхновцами сетей, которыми чаще всего и добывают карповых рыб. Поскольку среди грузил присутствуют много тяжелых и крупных экземпляров, следует думать, что ведущими орудиями были сети типа невода. Но лов сетями, особенно неводами, требует участия в нём целого коллектива людей (иногда свыше 10 человек). По-видимому, в течение столетий, разделявших юхновскую и роменско-боршевскую культуры, в методах добычи рыбы произошел определенный сдвиг: коллективный труд сменился индивидуальным промыслом. В каждом жилище самостоятельно изготавливали и хранили снасти; рядом в хозяйственных ямах находились личные запасы заготовленной впрок рыбы. Перед нами определенное свидетельство распада большой семьи и выделения из нее самостоятельной хозяйственной ячейки – малой, парной семьи.
Наблюдения над изменениями в ассортименте рыболовных орудий подтверждают высказанную мысль. Их число увеличивается среди находок на более поздних памятниках, не говоря уже о слоях X в. собственно древнерусских поселений. Так, на городище Титчиха найдены 6 крючков разных типов, острога и пешня[131], на селище Лебёдка – крючки, части острог и 2 пешни[132]; на селище у городища Хотомель – несколько острог[133] (рис. 1). Конечно, для твердых выводов материала мало, но и он показателен. С одной стороны, количественный рост орудий рыболовства свидетельствует о его экономической значимости. С другой – процесс этот затрагивает в первую очередь снаряды индивидуального лова (крючные и колющие), что согласуется с предыдущими замечаниями.
Однако изложенные соображения ни в коей мере не умаляют значения рыболовства в хозяйстве раннеславянских племен. По неполным данным, как это следует из приведенной выше таблицы, промыслом было охвачено 17 видов рыб, распределявшихся по 5 семействам: осетровые, щуковые, окуневые, карповые и сомовые. На некоторых поселениях (Титчиха, Полтава) в уловах присутствовало до 12 видов рыб. Причем вылавливались и такие ценные рыбы, как осетр, севрюга, стерлядь, судак, сазан и др.
Технический арсенал древних рыбаков был достаточно разнообразен: ключные и колющие орудия, сети, запорные системы и ловушки. Железные крючки крупных размеров (до 10 см длиной) указывают на лов больших хищных рыб – сомов, щук, судаков, а также осетров и сазанов. Как отмечалось выше, на более поздних памятниках набор крючков отличается некоторым разнообразием форм. Найдены экземпляры с бородкой или без нее, с петлей или лопаточкой на конце для крепления лесы. По-видимому, каждый из них употребляется для ловли соответствующего вида рыб. Такими крючками вряд ли снаряжались обычные удочки – они более пригодны для приспособлений вроде современных жерлиц и донок. Вполне вероятно, что славяне ловили менее крупную рыбу на деревянные крючки или крючки из шипов растений, когтей животных и птиц. Обнаруженные на некоторых поселениях железные зубья составных острог относятся к широко распространенному в древности, а кое-где и дожившему до наших дней типу составной трехзубной остроги. На Руси она получила повсеместное применение несколько позже – в X–XII вв. Острогами били рыбу на мелководье во время нереста или специально охотились за ней по ночам с огнем (лучом). Не приходится сомневаться, что до железных острог и наряду с ними употреблялись остроги с деревянными и костяными наконечниками. О конструктивных особенностях сетей позволяют судить главным образом сохранившиеся грузила. Большинство из них сделаны из глины (затем обожженной), невелики по размерам, имеют шаровидную или несколько удлиненную форму и сквозное отверстие для нижней тетивы сети. Отсюда следует, что и сами сети не отличались значительной величиной. Более крупные грузила из камней или плюсновых костей коровы происходят с поселений конца I тысячелетия н. э. О небольших размерах сетей говорит и способ их изготовления. Они плелись с помощью нескольких костяных острий, а не вязались. Найденное на поселении Ханска в Молдавии такое острие было украшено гравированным рисунком рыб, птиц и самой сети[134]. Можно думать, что имелись сети как отцеживающие, так и объячеивающие, т. е. подвижные (бредни, невода) и неподвижные (ставные). Однако настоящих промысловых неводов не было. Их появление неразрывно связано с общим прогрессом земледелия, с широким распространением посевов технических культур.
Ведь для изготовления одной подобной сети требовались десятки пудов пеньковой или льняной пряжи. Для крепости ее смолили, на что уходило 2–3 бочки смолы, а затем дубили, проваривая вместе с ольховой или осиновой корой. Но даже при такой обработке и очень тщательном уходе невод редко служил больше одного сезона. Нелишне вспомнить, что в XII в. один невод входил в состав дани с целой волости. Поэтому не только практически, но и теоретически трудно допустить существование таких сетей в VI–IX вв. По всей вероятности, широко применялись загородки из кольев и прутьев с вставленными в них плетеными ловушками[135]. К сожалению, помимо данных лингвистики об этом свидетельствуют лишь косвенные факты. Деревянные предметы и сооружения редко попадают в руки археологов.
В результате изучения рыболовных орудий у восточных славян в период формирования у них классового общества складывается двойственное впечатление. Ассортимент средств добычи рыбы нельзя назвать примитивным. Но преобладающее место среди них занимают орудия индивидуального пользования, технически не всегда совершенные. С их помощью можно было обеспечить потребности в рыбе лишь очень небольшого коллектива людей. Правда, даже на том количественно незначительном материале, имеющемся сегодня, наблюдается определенный прогресс. К Х в. улучшается качество изделий, появляется специализация снастей, пополняется их набор. Другим показателем этого процесса служат сведения о местах и времени рыбного промысла. Рыболовством были затронуты различные водоемы: проточные и непроточные. Карась и линь – типичные жители стоячих вод – часто встречаются в ихтиологических находках. Даже небольшие водоемы привлекали к себе внимание. Именно вблизи озер и стариц в пойме Десны М. В. Воеводский отмечал кратковременные стойбища роменско-боршевского времени[136]. Рыбу ловили круглый год – не только летом, но и зимой сквозь лунки во льду. Лед пробивали железными пешнями. Массивные наконечники пешней найдены в Титчихе и на селище Лебёдка. Находки рыбьих костей и чешуи, иногда в анатомическом порядке, в хозяйственных ямах говорят об умении сохранять рыбу длительный срок. Ее, наверное, вялили, сушили, солили и сберегали мороженой.
Подводя итог краткому исследованию рыболовства у ранних славян, необходимо подчеркнуть несколько моментов. Вопреки бытующему мнению, лов рыбы с развитием земледелия и скотоводства не потерял своего значения и не выродился в третьестепенную отрасль хозяйства. Техника рыбного промысла постоянно совершенствовалась и в эпоху Киевской Руси достигла высокого уровня. Рыба широко употреблялась в пищу и являлась важным компонентом питания. Не следует думать, что рыболовство было чем-то вроде забавы, отдыхом от повседневного земледельческого труда. Эффективная добыча рыбы требовала большой затраты сил, энергии и времени. Это была тяжелая, круглогодичная, часто ночная работа. Ее необходимость диктовалась тем, что хлебопашество и скотоводство не всегда гарантировали прожиточный минимум. После частых стихийных бедствий и вооруженных конфликтов, уничтожавших урожай и поголовье скота, другие источники пищи (рыболовство, охота и пр.) становились единственным средством существования. Рыбу ловили повсеместно, где имелись водоемы. Каждая семья самостоятельно заботилась о пополнении своих запасов различными продуктами, в том числе и рыбой. Поэтому вряд ли разумно подразделять хозяйственную деятельность древних славян на многочисленные виды по степени их важности. Экономика базировалась на земледелии, но имела достаточно замкнутый характер. Все циклы работ, все отрасли хозяйства были тесно связаны между собой. Урон, понесенный одной из них, немедленно сказывался на других и на общем благосостоянии. С полным правом можно утверждать, что рыболовство у восточных славян в XI – Х вв. имело большое хозяйственное значение.
kartaslov.ru
Мосияш С. Рыболовство в Древней Руси
Мосияш С. Рыболовство в Древней Руси
Изучая историю Древней Руси, нетрудно заметить, что в жизни славян рыболовство занимало не менее важное место, чем земледелие и охота. И это понятно: люди подсознательно стремились рыбой восполнить нехватку в питании животного белка. Могут спросить: зачем нужна была рыба, разве недостаточно было мяса диких животных, добытых на охоте? Дело в том, что в те далекие времена охота была занятием нелегким, зачастую опасным, требовавшим дальних переходов, иногда и постоянной кочевки. А рыбу можно было ловить вблизи от дома. Рыболовство было ближе к оседлой жизни и служило подспорьем хлебопашеству и охоте.
Кочевники-скотоводы особой потребности в рыбе как в источнике белка не испытывали, да и образ их жизни не способствовал развитию рыбного промысла. Вот почему в первом тысячелетии нашей эры на юге европейской части нашей страны, с ее разноплеменным кочевым населением, рыболовство развивалось слабо. Правда, случались времена, когда степняки-кочевники вынуждены были заниматься ловлей рыбы. Например, по свидетельству Ипатьевской летописи, половецкий хан Сарчак, разгромленный Владимиром Мономахом, отступив в Придонские степи, «рыбою оживши». Скорее всего, в результате поражения хан лишился большей части скота и поэтому принужден был перейти на рыбную диету.
Небезынтересно вспомнить о греческих колониях на побережье Черного и Азовского морей. Здесь рыболовство было одним из важнейших промыслов. В развалинах Херсонеса, Оливии, Фанагории до сих пор сохранились остатки каменных ванн для засолки рыбы. Чеканные изображения головы осетра по количеству конкурируют с профилями римских императоров и скифских царей на монетах из курганов Северного Причерноморья. Это говорит о хозяйственной ценности осетровых даже в античные времена.
По свидетельству арабских путешественников, в VIII—IX веках в низовьях Дона возникли поселения славян, занимавшихся как земледелием, так и рыболовством. Славяне из Центральной Европы расселялись не только в южном направлении; на востоке они дошли до междуречья Волги и Оки, на севере и северо-западе — до земель, где обитали финно-угорские племена, для которых охота и рыбная ловля были основным занятием.
Из летописей и иностранных литературных источников того времени известно, что у древних славян, расселявшихся на восток по Русской равнине, рыба была таким же ходовым объектом торговли, как меха и мед. Самые древние списки летописей упоминают в этой связи лосося, линя, щуку, осетра, угря, окуня, а из орудий лова — сети, невода, уду, мережи. Видный русский ученый-ихтиолог К. М. Бэр отмечал, что славяне заслуженно пользовались славой искусных и отважных рыбаков.
На Руси рыба издревле была одним из любимых и ценимых продуктов питания. На столе наших предков всех сословий рыбным блюдам принадлежало почетное место. В начале X века легендарный князь Олег покорил Царьград и в переговорах с греческими царями выдвинул, по свидетельству «Повести временных лет», среди прочих такое условие: «Когда приходят русские, пусть берут содержание для послов, сколько хотят; а если придут купцы, пусть берут довольствие на 6 месяцев: хлеба, вина, мяса, рыбы, плодов». Как видим, и в контрибуции не обошлось без рыбы.
Принятие на Руси христианства и введение в жизненный уклад постов, возникновение многочисленных монастырей способствовали увеличению потребности в рыбе и дали заметный толчок развитию рыбного промысла. Со временем в нем появились элементы профессиональной направленности. Рыболовецкие артели — ватаги — отправлялись на промысел не только к устьям рек и отдаленным озерам, богатым рыбой, — некоторые доходили даже до побережья Ледовитого океана.
По-видимому, первыми крупными рыболовными угодьями на Руси были озера Чудское, Ладожское, Ильмень, среднее течение Днепра. Позднее центр рыбного промысла переместился в Новгород и Псков. В X веке между новгородцами и варягами был заключен договор о разграничении северных рыбных и звериных промыслов.
В ту пору право владения водоемами и рыбными ловлями (то есть наиболее удобными для промысла участками рек и озер) обычно распространялось и на прилегающую прибрежную территорию. Однако и водоемы, и рыбные угодья могли быть переданы (без земли) другим лицам во временное или бессрочное пользование посредством продажи, завещания или дарственной записи. Как свидетельствуют исторические документы, рыбными ловлями владели высокопоставленные светские и духовные лица, монастыри, а иногда и люди низших сословий. Были, однако, и такие участки, которые ни в чьем владении не состояли и где дозволялось промышлять любому желающему.
Выборным князьям новгородцы давали особые договорные грамоты на право пользования рыбными ловлями. Вообще же, в своих исконных вотчинах князья закрепляли за собой самые богатые рыбой водоемы. Рыбу для князя ловили специальные ловцы, обязанные поставлять к княжескому столу определенное количество той или иной рыбы. По сравнению с остальной челядью ловцы, как и охотники, пользовались некоторыми привилегиями.
Купцы, бояре, зажиточные крестьяне, владевшие промыслами, часто прибегали к услугам наемных ловцов. Иногда рыбными ловлями владели сообща, и каждый из компаньонов имел право распоряжаться своей долей улова по собственному усмотрению.
Монастырям рыбные ловли доставались обыкновенно в дар от князей или бояр. Впрочем, нередко святые отцы оформляли на угодья купчую и платили за них сполна. Монахи и сами занимались промыслом и привлекали к этому монастырских крестьян. В монастырских уставных грамотах среди прочих повинностей, налагаемых на крестьян, упоминается и обязанность «ез бить и рыболовные снасти исправлять». Езом называли частокол или плетень, устанавливаемый поперек реки для того, чтобы преградить рыбе путь, сконцентрировать ее в одном месте и выловить. Чаще всего езом перекрывали реку от берега до берега; заграждение во всю ширину именовалось заезком.
Стόит несколько подробнее остановиться на тех способах ловли, которые были распространены на Руси в средние века.
Удочка тогда не была в почете. И это понятно: рыболовство, как и в более ранние времена, оставалось промыслом, обеспечивающим средства к существованию. Никаких законов, охраняющих рыбные богатства, не было, и ловля велась, на наш нынешний взгляд, хищническими, варварскими способами. Ловца заботило лишь одно: взять рыбы как можно больше — от этого зависело благополучие его и семьи. Удочка могла сгодиться только для отдыха и развлечения, но многочисленному неимущему люду было не до того, а русская знать, которая в состоянии была позволить себе такую «блажь», почему-то всегда предпочитала охоту рыбной ловле, считая последнюю занятием недостойным, плебейским. В то же время в Западной Европе, особенно в Англии, ужение было весьма популярно среди феодальной аристократии.
Вернемся, однако, к промысловым способам ловли. Как уже отмечалось, широкое распространение получили езы (заколы, учуги), где рыбу, собравшуюся у изгороди, цепляли баграми, били острогами, вылавливали неводами. Постановка еза требовала усилий сотен людей. Ставили его весной, а зимой убирали. Крестьян, занятых на «езовой службе», даже освобождали порой от других повинностей.
О том, насколько внушительным сооружением был ез, можно судить по такой записи: «А в том езу двадцать восемь козлов, а входило в тот ез лесу большого на козлы восемьдесят дерев семи сажен, да на грузила и на суповатики среднего лесу девяносто дерев семи сажен, да на переклады к навалу сто двадцать дерев двенадцати сажен, а в клетки выходило семьдесят бревен дву сажен, а мелкого лесу на задовы тысяча четыреста пятьдесят жердей».
О добычливости езовой ловли не сохранилось свидетельств. Известно только, что езовый оброк великому князю составлял, помимо прочей рыбы, несколько десятков осетров и несколько пудов черной икры. А ведь, кроме великокняжеского, были и другие оброки, да и ловцы тоже имели свою долю рыбы.
На малых речках и ручьях население ловило рыбу для собственных нужд всевозможными ловушками, сплетенными из прутьев, — вершами, мордами, вандами. На озерах и больших реках пользовались неводами. По мнению К. М. Бэра, в Европе невод был впервые применен славянами, а затем уже от них заимствован другими народами. Точное время появления невода установить по историческим документам невозможно, «но нельзя сомневаться в том, — пишет Бэр, — что он существует уже несколько веков, именно с тех пор, как производится лов снетка в пресных водах».
О снетке уместно сказать несколько слов. Эта маленькая (до 10 сантиметров), внешне непримечательная рыбка представляет собой озерную форму широко распространенной в северном бассейне корюшки, которая, в свою очередь, родственна лососям и сигам. Испокон веку население северо-западной части страны испытывало пристрастие к снетку. В благоприятные годы снетка ловили тысячами пудов. Чистки, потрошения он не требует. Его сушили и запасали впрок — он хорош и в супе, и в пирогах.
И сегодня знающий в этом толк человек не упустит возможности при случае прикупить снетка, свежего ли, сушеного ли...
Так вот, как полагает К. М. Бэр, до изобретения невода крупную рыбу в озерах ловили преимущественно объячеивающими сетями. Сети, по всей видимости, применяли как ставные (то есть устанавливаемые на одном месте), так и плавные (протягиваемые в толще воды). И в том, и в другом случае принцип лова был один: рыба определенных размеров запутывалась в ячеях сети — объячеивалась. Когда же наши древние соотечественники обратили внимание на снетка, оказалось, что сети для его промысла не годятся: нельзя было допустить, чтобы крохотная, нежная рыбка запутывалась в ячеях — попробуй ее потом оттуда выпутать! Тогда-то, вероятно, и появились отцеживающие орудия лова — невода, у которых ячеи настолько малы, что даже снеток в них не запутывался. Принцип работы у невода тот же, что у решета: он отцеживает все, что крупнее ячеи.
Невода могли быть и небольшими, типа волокуши, бредня, и громадными — до нескольких сот метров, с мелкой ячеей и с крупной. В период становления Киевской Руси и Псковско-Новгородского княжества неводной лов был широко распространен как наиболее эффективный способ рыбного промысла.
В силу высокой добычливости и сравнительно небольшой трудоемкости неводной лов нашел признание и в соседствующих с Русью землях, однако там применение его было ограничено. Как пишет русский ихтиолог В. И. Вешняков, «славянский невод... разрешался во владениях Тевтонского ордена лишь по особым привилегиям».
ПУБЛИКАЦИЯ: Мосияш С. Рыболовство в Древней Руси // Рыболов. Двухмесячное приложение к журналу «Рыбоводство». Январь-февраль, № 1 М., 1986. С. 55‑58.
Автор: Рыбаков Б.А.ISBN: 978-5-8291-1894-5Издатель: Академический проектЖанр: История, Культурология, Научная, ПервоисточникиГод: 2016
